Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

О счастии женщины он имел короткое и ясное понятие: благосклонное обращенье, снисходительность к капризам и модная шляпка — вот что, по его мнению, не могло не осчастливить женщины, и к этому он, вступая в супружеское звание, обязался мысленно подпискою. Таким образом, судьба не только не дала этой поэтической женщине мужчины, который был бы в состоянии понять ее, воспользоваться всеми сокровищами ее ума, души, сердца, наслаждаться красотами ее внутреннего мира или по крайней мере ловко зарыть их в землю и скрыть навсегда от собственного ее сознания, но еще бросил ее в круг, вовсе не сродный ей…

Но какой злой гений так исказил предназначение женщин? Теперь она родится для того, чтобы нравиться, прельщать, увеселять досуги мужчин, рядиться, плясать, владычествовать в обществе, а на деле быть бумажным царьком, которому паяц кланяется в присутствии зрителей и которого он бросает в темный угол наедине. Нам воздвигают в обществах троны; наше самолюбие украшает их, и мы не замечаем, что эти мишурные престолы — о трех ножках, что нам стоит немного потерять равновесие, чтобы упасть и быть растоптанной ногами ничего не разбирающей толпы. Право, иногда кажется, будто мир Божий создан для одних мужчин; им открыта вселенная со всеми таинствами, для них и слова, и искусства, и познания; для них свобода и все радости жизни. Женщину от колыбели сковывают цепями приличий, опутывают ужасным „что скажет свет“ — и если ее надежды на семейное счастие не сбудутся, что остается ей вне себя? Ее бедное, ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям, и она поневоле должна броситься в омут света или до могилы влачить бесцветное существование!»

Разумеется, в XIX веке случались и браки по любви или просто по взаимной склонности, которая со временем переходила в любовь. Но пышная и торжественная свадьба далеко не всегда служила прологом к семейному счастью.

Но что делать, если семейная жизнь не сложилась? Конечно же, попытаться «забыться в водовороте светской жизни».

Для нас светская жизнь является синонимом приятной праздности и всевозможных увеселений. Но в XVIII–XIX веках светские обязанности зачастую рассматривали именно как обязанности, как своеобразную службу, далеко не всегда легкую и приятную. В разгар бального сезона, когда каждый вечер и часть ночи посвящались танцам, а утро — краткому отдыху, даже самые выносливые кавалеры и дамы начинали роптать. «Приятно потанцевать раз в две недели, но так часто вертеться — невыносимо. Здоровье мое страдает», — писала в XIX веке одна из светских женщин своей подруге. Разумеется, большинство молодых женщин обожали танцы, но за это им порой приходилось платить высокую цену. Выкидыши или тяжелые простуды после балов были отнюдь не редкостью. Но просто отказаться от бала было невозможно — хозяева могли посчитать отказ за обиду, а частые отказы могли привести к тому, что чересчур болезненную даму или чересчур занятого кавалера и вовсе отлучали от света.

«Но уж никогда ни в каких крайних случаях не обращайся с просьбами к свету, от которого так легкомысленно отворотил с я — все двери останутся запертыми», — предупреждал учебник хорошего тона «Жизнь в свете, дома и при дворе», изданный в Петербурге в 1890 году.

Светская жизнь считалась опасной не только для здоровья, но и для души. Недаром Пушкин в «Евгении Онегине» просил свою музу:

* * *

Виссарион Белинский назвал «Евгения Онегина» «энциклопедией русской жизни». Если мы последуем за героем романа, то сможем без труда познакомиться со всеми обязанностями и ритуалами, которые ежедневно исполнял дворянин той эпохи. И нам будет нетрудно догадаться, в какой мере эти ритуалы должна была исполнять дворянка — его жена, сестра или дочь.

Неизв. худ. Великосветский салон. 1830-е гг.

Онегин просыпается за полдень. Обычно дворяне вставали раньше — около 10 часов утра, но Онегин, кажется, вовсе обходится без завтрака. Проснувшись, он начинает просматривать приглашения, чтобы составить расписание своего вечера.

Хорошим тоном считалось рассылать приглашения за пять, а еще лучше — за семь дней до назначенного события. На вечера, балы и приемы нужно было приглашать всех, с кем находишься в дружеских и светских отношениях. «Ничто не может быть оскорбительнее, как узнать о празднике, на который не был приглашен», — предупреждали учебники хорошего тона. При этом опытный хозяин или хозяйка дома должны были заранее предусмотреть, как поступить, если в гостиной окажутся люди, не слишком доброжелательно настроенные друг к другу.

Приглашения могли посылать по почте, со специальным слугой, что считалось более вежливым, и — высшая форма вежливости — передать лично во время утреннего визита. Например, если почтенное семейство хотело пригласить юную девушку на детский бал или на именины, то хозяин и хозяйка должны были предварительно явиться с визитом к родителям девушки и получить их согласие.

Отказаться от приглашения было можно, сославшись на данное ранее обещание или на уважительные обстоятельства, однако такими отказами не стоило злоупотреблять.

* * *

Отказ от завтрака являлся очередным чудачеством Онегина (впрочем, и сейчас многие холостяки пропускают утренний прием пищи). Меж тем званый завтрак в XIX веке был не менее популярен, чем званый обед. Его устраивали обычно между полуднем и двумя часами дня. Дамы могли привести на званый завтрак своих детей (на обеде это было бы неуместно) и посекретничать в гостиной, пока мужчины курят в столовой свои сигары и обсуждают денежные дела. Меню такого званого завтрака было сравнительно скромным:

— горячее мясное блюдо;

— шесть сортов закусок;

— два entres (то есть две промежуточные закуски);

— два жарких, одно из них холодное;

— горячее из рыбы;

— два entremes (блюдо, промежуточное между основным и десертом, например, сыр или легкое блюдо из овощей);

— салаты;

— сладкие пирожки, компот из фруктов.

Декабристы, любившие эпатировать светское общество, изобрели совсем иной стиль званых завтраков. Так, Кондратий Федорович Рылеев устраивал для своих друзей «русские завтраки» в два, а то и в три часа пополудни. Угощением служили ржаной хлеб и кислая капуста, их запивали «очищенным русским вином».