Провинциальная история - Карина Демина

Тогда-то… тогда он не сумел дочитать письмо.

Плакал ли?

Никитка не помнил. Просто вдруг время замедлилось, все сделалось будто бы неправильным, выцветшим, будто бы он, Никитка Дурбин, не живет, а со стороны глядит.

Домой его отпустили.

И съездил он.

И подивился тому, как изменилось, преобразилось до боли знакомое поместье. Строгое, тихое, оно наполнилось незнакомыми вещами и незнакомыми людьми. Матушка сделалась полна и круглотела, ленива, она и двигалась-то неспешно, а когда уж случалось присесть, сидела подолгу, то и дело впадая в этакую полудрему, нарушить которую не способны были визги братьев.

Батюшка же, напротив, стал худ и нервозен.

И попросился в отставку, сменивши чиновничий мундир на партикулярное платье.

— Надеюсь, ты понимаешь, — сказал он, принявши Никитку в бабушкином кабинете, где ныне, помимо шкапов с документами и несгораемого сундука, появились статуи и статуэтки, массивные часы с золоченым циферблатом и конь бронзовый немалого великолепия. — Что семья на тебя рассчитывает.

И кресло новое купил. С высокою спинкой да подлокотниками широченными.

— Матушка была щедра к тебе, но, к сожалению, она не желала понимать, что не можем мы позволить себе этакой щедрости. В конце концов, у тебя сестры имеются, которым придано нужно. И братья.

Сестер и вправду было пятеро. Пухловатые, леноватые, они все, от пятнадцатилетней Агафьи до трехлетней Серафимы казались Никитке этакими подобиями матушки. Его сестры дичились, братья, впрочем, тоже.

— Матушка тебя выделяла, — отец говорил медленно, стараясь казаться важным, однако голос его сбоил. — Полагала, что раз уж свезло родиться одаренным, то это знак благословения Богов.

Узкие губы его скривились.

— Но я должен думать обо всех детях! Мы не можем позволить себе то содержание, что неразумно определила тебе моя бедная матушка…

Тогда Никитка о содержании не думал. Тогда он думал лишь о том, хватило бы его сил невеликих и знаний еще меньших, чтобы бабушку спасти?

Так и не решил.

В Китеж он вернулся. И учиться выучился. Сам. Батюшка, верно, посчитав, что студиозус-маг и сам справится, деньги слать перестал. А вот письма слал регулярно, требуя не забывать о семье.

…помолвка Агафьи, которую удалось сговорить за соседа. Рождение очередной сестрицы, которую нарекли Устиньей, расходы на гимназию для братьев, на обзаведение, на…

Никита вскоре вовсе письма перестал читать.

Когда он сделался циничен? Там ли, в мертвецкой, где устроился подрабатывать, ибо работа была черна и тяжела, а потому желающих на нее не находилось, зато и платили куда как больше, чем за камни? Да и практиковаться можно было.

Он и практиковался.

В голове засела одна-единственная мысль: доказать. При том, что сам Никитка в жизни не сказал бы, что именно и кому он доказывать собрался. Вот просто должен был и все тут.

Он был старателен.

Сметлив.

И силой не обделен. Правда, после выяснилось, что одного этого недостаточно, что в Китеже, таких вот старательных и не обделенных, хватает. Что собственная практика — это вовсе не так просто, как представлялось ему.

Дозволение купи.

Помещение подыщи, ибо неможно целителю, если он белую публику врачевать желает, обретаться где-то средь простого люда. Вид ему придай. И себя блюди, достоинство сохраняя. А там надейся, что удачлив будешь… он старался.

Был мил.

Улыбчив.

Готов явиться в любой день, в любой час. Выслушивать жалобы старух и стенания вдов, которым вовсе не лавандовые капли требовались. Лечить запоры и грыжи, понос левреток и почесуху любимых нянечек… не важно. Лишь бы запомнили, лишь бы вернулись.

Порекомендовали.

Все казалось, что еще год-другой и он, Никитка, получит то, чего достоин. Только… не выходило. Да, ему платили, ибо без платы лечить никак невозможно, однако денег этих хватало, чтобы отдать долги, заплатить подати Государю и гильдии, да на самое насущное.

Он уже почти решился бросить, когда судьба, верно, сжалившись над сиротой — а Никитка давно уж полагал себя сиротой, пусть были живы и родители, и братья с сестрами, и многие дети их — свела его с Козелковичем.

…и теперь вот с ведьмой.

А ведь не хотел браться, пусть и показалось предложение до крайности заманчивым: Козелкович, в отличие от многих иных Никиткиных клиентов, и вправду был весьма состоятелен. И протекцию составить в будущем мог, и рекомендации, им выписанные, многие двери отворили бы. Но… то, что девочке осталось немного, Никитка сразу понял.

И понял, что, пусть оба родителя знают, но все одно не смирятся. Родители никогда-то не смиряются, а стало быть, когда произойдет неизбежное, они начнут искать виновных. И кого таковым сочтут? Именно… и отказался бы, как отказывались многие до него. Но… хозяин комнатушки, в которой Никитка прием вел, решил, что сдает ее больно задешево.

Платье вновь вышло из моды.

А пара старых клиентов вдруг отказались от его, Никитки, услуг, будто бы поздоровели вдруг. На деле просто нашли иного целителя, помоложе, подешевле, готового на все, как готов был некогда Никитка работать за гроши, лишь бы клиентуру набрать.

Жизнь.

Целителей каждым годом выпускается сотня. И эта сотня есть желает.

Так то…

Вот Никитка и решился. Принял предложение. Собрал вещи, которых оказался всего-то один сундук, и отбыл в глубокую провинцию, которая к удивлению его оказалась вовсе не так уж глубокой, серой и унылой. Канопень и вовсе произвел двойственное впечатление, с одной стороны поразив простотой и совершенно провинциальной открытостью, а с другой — полным отсутствием конкуренции. Не считать же за таковую отделение гильдии, в котором только и числился, что Верховный маг, да единственную частную контору? Никитка даже решил, что после, когда преставится девочка — а по его ощущениям, оставалось ей недолго — он в Китеж возвращаться не будет.

Тут останется.

Отчего бы и нет?

А потом… когда девочка исчезла, он, признаться, решил, что время его вышло. И даже раздражение испытал, ибо каждый месяц ее жизни приносил Никитке двести пятьдесят золотых монет.

Она же взяла и…

…вернулась.

Не одна.

С ведьмой.

С такою ведьмой, какой Никитка Дурбин никогда не видел, пусть даже случалось ему быть представленным. Только представленным, ибо о большем ему с его доходами и думать не хотелось.

Там, в Китеже.

Здесь же… он покосился на Верховного мага, который ехал, одною рукой придерживая странное рыжее существо, что устроилось на плече. Существо в свою очередь смотрело на Дурбина, и чудилось в круглых глазах его нечто этакое, насмешливое.