Грустное кино - Терри Саутерн

– Странно? – Борис пожал плечами. – Нет, – сказал он затем, по-прежнему поглощенный приставленным к глазу видоискателем. – Просто среднестатистическая… чудесная, влажная, плотная, жаркая, свежая, спортивная, юная американская пизда. Ха-ха-ха! Ну как, Тон, цепляет?

– Врубаюсь, – пробормотал Тон, завороженный образом. – Лучше не скажешь!

Пока Борис и Тон занимались таким невинным подтруниванием, зловещие события происходили в другом конце городка – в пентхаусе отеля «Империал», где находчивый Лис Леттерман председательствовал на эксклюзивном soirée cinégraphique с аудиторией из двух человек, проецируя цветные слайды на экран в темной комнате. Раздобытые им слайды представляли собой отдельные кадры тридцатипятимиллиметровой кинопленки и были воровским образом вырезаны из рабочего варианта эпизода с Анджелой в «Ликах любви».

Аудитория состояла из С. Д. и Леса Харрисона, а слайды полностью соответствовали представлению Лиса. Они демонстрировали Анджелу во всех мыслимых положениях – на самом деле «позициях», – совершенно капитальным образом компрометирующих ее звездность.

Старый С. Д. открыто рыдал, тогда как реабилитированный Лес пытался разделить его горе. Слезы текли по обращенному вверх лицу Хрена Моржового, когда он одной рукой обнимал своего папашу, крепко сжимая его плечо, хныча и вздрагивая при этом в каком-то любопытном (возможно, объясняющемся недавней накачкой морфином) ритме. Выглядело все так, словно каждое пожатие папашиного плеча оказывалось инъекцией одобрения и безопасности в плечо Леса. Наконец старик все-таки отстранился, словно желая переживать наедине, – или, более вероятно, просто от раздражения.

В любом случае, когда свет загорелся, именно Лес, предчувствуя эмоциональный финал папаши и желая продлить совместное переживание, волевым усилием довел свое горе до крещендо. Снова залившись слезами, он слепо шарил в поисках отцовского плеча, словно, рыдая вместе, они сделались бы ближе друг другу… по крайней мере, в плане корпоративной структуры.

Однако у С. Д. это вызвало только смущение, которое заставило его мобилизовать внутренние силы – в стиле «железного человека».

– Возьми себя в руки, парень! – с укоризной произнес старик, одной рукой тряся сына за плечо, а другой вытирая слезы со своих щек. – Неужели ты и впрямь думаешь, что эта… что это мелкое ничтожество… хоть на йоту изменит балансовый отчет «Метрополитен Пикчерс»?! Через год? Или максимум через два? Со всем этим… – тут он запнулся, явно импровизируя, – этим… новым материалом, который уже на подходе – новые идеи, новый материал, новые лица… пойми, сынок, эпоха суперзвезд закончилась… сегодня экономика кинопроизводства уже просто не стыкуется с бюджетными отчислениями на заорбитные актерские гонорары. – С. Д. крепко ухватил сына за плечо, точно Юлий Цезарь – Брута. – Главное – это ответственность… наша ответственность перед акционерами. – А затем, в нежно-отцовской манере, он дал ему свой носовой платок. – Вот, возьми, сынок, – мягко сказал старик.

– Спасибо, папаша, – так же мягко поблагодарил Лес, аккуратно касаясь носовым платком глаз, а затем разворачивая его и гулко сморкаясь. Последнее действие заставило С. Д. скорчить досадливую гримасу.

– Проклятье, парень, это же столетней давности ирландское полотно! – Он выхватил у сына платок. – У тебя просто нет никакого чувства стиля – вот в чем твоя проблема! – Озабоченно качая головой, он взглянул на испоганенный носовой платок, затем смял его и сунул в боковой карман плаща.

– Извини, папаша, – пробормотал Лес, отводя глаза, а затем исполняя весь свой садомазохистский номер.

Старик закашлялся и фыркнул от удовольствия, ободрительно хлопая Леса по спине.

– Ну-ну, сынок, что за трагедия – это всего лишь деньги. Совсем как это мелкое ничтожество, Анджела Стерлинг, ни таланта, ни сердца, спит с кем и где попало, статистка паршивая… всего лишь деньги. – С. Д. грустно покачал головой, обнял сына за плечи и тоном отцовской уверенности продолжил: – Короче, мой мальчик, это не то, что заставляет наш старый мир вертеться… – Тут он взглянул на Лиса Леттермана, который смотрел на происходящее без всякого выражения и с терпением рептилии ожидал. – Верно, Лис? Давай без обид, я сожалею, что пришлось сказать такое про эту девушку, – я знаю, вы с ней были очень близки, но… – Старик умолк, пожал плечами, и на глаза ему снова навернулись слезы: – Что нам еще делать? Лис откашлялся, прочищая глотку, выждал секунду, а затем изложил свой план:

– Что вам еще делать, мистер Харрисон? Я скажу вам, что вы можете сделать. Что вы и ваш сын – как вице-президент, ответственный за производство – можете сделать и что вам следует сделать… из уважения к подавляющему большинству акционеров «Метро», которые вам доверились, вам обоим. Что вы теперь должны сделать, так это отплатить им за доверие! Я думаю, что вы должны убедить Энджи уничтожить эту картину… я выяснил, что она еще ничего толком не подписала… ни контракта, ни разрешения на демонстрацию… ничего – только вшивое письмо со своим согласием, которое даже в Тихуане ни в одном почтовом отделении не возьмут.

По мере того как Лис говорил, лица его слушателей стали проясняться, затем твердеть – причем с замечательной схожестью.

– Если вы продемонстрируете ей эти снимки, – продолжил агент, указывая на слайды, – и скажете, что этот фильм ее полностью уничтожит и вы лично позаботитесь о том, чтобы она никогда не получила работу, больше того, что вы предъявите ей судебный иск на двенадцать миллионов долларов… если вы это сделаете, тогда я скажу, что все правильно… тогда я просто зуб даю, что она уйдет из картины.

– Я тут думал насчет эпизода под названием «Нечестивый», – говорил Тони Борису за ланчем. – Помнишь, ты упоминал о «Монашке и игроке» или о «Проститутке и священнике»? Ну так врубись – предположим, мы делаем сюжет со священником… но эта телка не проститутка, а вроде как ненормальная – не в сексуальном плане, а типа с физическими странностями, но ему все равно охота ее ебать. Впрочем, этого мы еще не знаем, ага? Я хочу сказать, начинаться все может вполне традиционно – церковь, воскресное утро, он за кафедрой, занимается своим делом, она в середине третьего ряда, сверлит его глазами поверх своего псалтыря – но стыдливо, потому как она вся из себя уважаемая, чистая, нравственная… платье по колено, белые перчатки, нарядная весенняя шляпка, бежевые туфельки, вязаные чулки, весь этот облик годов пятидесятых, ага? Время лифчиков с подкладками и поясов с резинками, верно? Четверть фунта дезодоранта и шесть унций «листерина»… очень-очень чистая женщина… Миссис Средний Запад с качелями на передней веранде, тост за Великое Безмолвное Большинство, царица изобретательности.

Итак, он ловит ее взгляд… приходит к ней домой после церкви… для небольшого «духовного наставления»… делает свой заход, свою лучшую попытку – между прочим, я подумал, что может получиться забавное название – «Его воскресный заход», ха-ха. Короче, он награждает ее большим, влажным, страшно духовным поцелуем с языком во рту, а раз она так тепло откликается, он берет на себя смелость силой утянуть ее руку вниз, чтобы она ухватила его за божественный орган, который он имел самонадеянность во время духовного поцелуя обнажить. Натурально, наша героиня очень даже не прочь насчет малости пресвитерианского хуя, горяченького, только-только от кафедры – но не раньше, чем она втолкует ему фундаментальные заповеди бытия, врубаешься? Итак, теперь с «проповедника Мэлоуна» – я подумал, мы и впрямь можем снять в этой роли Липса, – штаны долой, его грубый ослиный хуй гротескно торчит вперед. Он гоняет нашу героиню по всей комнате, то и дело ее хватая – и на протяжении этой погони, надо заметить, между ними происходит то, что можно было бы назвать «беглым диалогом», врубаешься? Ха-ха. В общем, она рассказывает ему про «историческую безответственность церкви», про то, как «концепция веры служила просто-напросто удобной тарой для Человека, желающего переложить свою ответственность на Человека», и так далее, знаешь, выкладывает ему всю эту лавочку Жана-Поля Сартра… а он, пока она ему все это рассказывает, находится как бы в состоянии «жаркой погони», сидит у нее на пятках, пытается ей вдуть, наконец сдирает с нее всю одежду – знаешь, всю эту причудливую сбрую американского среднего класса – и ему уже кажется, что он наконец-то ее взял, но на следующем прихвате часть ее тела отваливается… скажем, парик, нога или грудь…