Война глазами дневников - Анатолий Степанович Терещенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Железные дороги ежедневно подавали 1300 вагонов грузов. Войска и грузы для Сталинградского фронта перевозились в исключительно сложных условиях».
Много полегло в боях под Сталинградом и итальянцев.
Говоря о итальянских сателлитах гитлеровской Германии, нельзя не вспомнить стихотворения Михаила Светлова «Итальянец». Да простит меня читатель, что автор решил его опубликовать полностью. Оно этого стоит:
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,—
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.
Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю – Россию, Расею —
Разве ты распахал и засеял?
Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю – и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…
И действительно, не существует справедливее пули, выпущенной из ствола защитника Отечества по оккупанту, захватчику, врагу…
Продолжение дневника
Вчера вечером через «ножничный» перископ на своем наблюдательном пункте я пожирал глазами русского корректировщика в «Красном доме». Он пробил себе дыру в стене дома, стоял в темноте, наводил минометный огонь и немного постреливал из снайперской винтовки. У меня руки чешутся засадить ему пулю! Упросил командование полка, получил разрешение на 6 снарядов и помогал в указании командира пехотного орудия. Первый – совсем недолет, ствол замерз. Несколько следующих приземлились вокруг дома, и я думал, что увидел, как русский получил должное, пока пробирался через траншею. Жаль, у нас так мало снарядов, что приходится сначала просить разрешения, а затем только уж открывать огонь по заслуживающей того цели.
Так что пришлось прерваться, а дом‐то не задели. Но нам понравилось!
Ночью зазвонил телефон. Лейтенант Зильберберг, сосед слева, принес плохие известия. Русские разведчики заползли на пулеметный пост в траншее, в то время как немецкий часовой пошел за перчатками в соседний блиндаж. Русские бросили гранаты, блиндаж обрушился, трое раненых. Они утащили румынского часового. Была тяжелая перестрелка, но разведчиков и след простыл. Румын пропал навсегда.
Сочельник настал, но никакого тебе рождественского настроения. Я провел весь день в мыслях о моих любимых и родных, которые, укрывшись в доме, скорее всего, отметят этот волшебный праздник в лучшем расположении духа, чем у меня…
Утром пришли мои офицеры, принесли мне коньяк, хлеб, бисквиты, шоколад, сигареты и поднос со стаканами, сделанных из снарядных гильз – но симпатичные, ничего военного в них нет!
От генерала через Штайнхегера я, как глава связистов, получил посылку для руководящего офицера: шоколад, вишневый ликер и сигареты, а полковник Рюгер подарил мне бутылку как своему командиру боевой группы. Так что стол был скоро полон. После полудня я обошел солдат в окопах. Они стояли там, как и всегда, вымотанные и грязные часовые, держащиеся только благодаря гигантскому усилию воли. Радость от посылки, которую получил каждый офицер, была особенно яркой, так как в ней были продуктовые наборы, и еще было что покурить.
У нашего рода войск сохранились бочки с мукой, и теперь мы пекли хлеб и бисквиты из запасов пшеницы. Когда я шел по траншее, возвращаясь в свой блиндаж, по радио играли рождественские гимны… около 04.00 зазвонил телефон и в трубке Утех возбужденно завопил:
«Русские сидят в моем окопе!»
Так вот он какой, наш рождественский подарок! Спокойно отдал ему приказ установить, где и сколько русских, поднять резервный взвод, минометчиков и артиллерийского наводчика, а также обсудить с батальоном справа…
Спустя полчаса мы выяснили: шесть русских в маскхалатах переползли из своего окопа – где‐то 30 метров от нас – в наш окоп.
Завязалась перестрелка…
Я стоял у входа в свой блиндаж. Была звездная ночь. Пулеметные очереди свистели над головой. Это было настоящее Рождество на боевом посту. Но в следующем году мы точно отметим его дома, и тогда я расскажу тебе, моя любимая, о тех днях, когда мы бесконечно желали себе «тихой ночи».
Ночь прошла спокойно. После полудня произошли очень неприятные события. Всего лишь за час или два двое румын дезертировали. Одного заметили, и он получил гранту за свой поступок, ранившую его; второй беглец замечен не был, поскольку ближайший часовой задремал. Оба румына перебежали во вражеский окоп. Поскольку они выдадут все наше расписание, я изменил время смен, обедов и т.п.
Тем вечером еще один из наших «братьев‐союзников» отказался заступать на пост, пока не получит суп. Был отправлен в Синжорзано и там избит…
Пехотинец‐румын украл из блиндажа около 200 марок, так что было много неприятных эмоций в рождественский день.
День рождественских подарков был куда как радостнее. Утром я полтора часа продирался в свое подразделение, пробиваясь через хрустящий снег и злой ветер с востока…
Противостоящих нам русских, похоже, сменили. Новые стреляют по новым местам. Стало больше снайперского огня. Трое бойцов пали за один день в траншее, когда слишком высоко поднимались. Русские наглеют, нам надо преподать им урок. Но наша пехота абсолютно вымотана, и у нее нет терпения сидеть два или три часа в засаде…
У нас нет телескопических перископов, как у них, ни такого количества бойцов.