Дорога запустения - Йен Макдональд

Они маршировали перед его домом до самой ночи. Раэль Манделья-мл. включил радио на всю катушку и закрыл ставни.

Индустриальный Трибунал признал его виновным в антиобщественном поведении и нападении на представителя исполнительной власти Компании при исполнении тем своих обязанностей. В короткой итоговой речи председатель использовал фразу «индустриальный феодализм» тридцать девять раз и заключил, что хотя младший Менеджер по Связям и Трудовым Отношениям Э. П. Вирасоумай – пугливое дерьмецо, давно и прочно заслужившее щедрой порчи заячьего грызла, Акционер 954327186 не имел права осуществлять подобное правосудие и по этой причине будет наказан штрафом в размере двухмесячной зарплаты (подлежит к уплате равными долями на протяжении двенадцати месяцев), а также не получит повышения в своем секторе в течение следующих двух лет. Виновный восстановлен в правах в качестве крановщика. Раэль Манделья пожал плечами. Он слыхал о более строгих приговорах.

Протестующие ждали его перед домом с транспарантами и лозунгами наготове.

– Драконовское угнетение Акционеров! – кричала ущемленная женщина.

– Требуем прекращения показательных процессов! – кричал юноша-фанатик.

– У нас есть право на зеленые двери! – вопил третий протестующий.

– Раэль Манделья невиновен! – рявкнул четвертый, а пятый прибавлял:

– Отмена приговора! Отмена приговора!

– Вообще-то мне показалось, что я еще легко отделался, – сказал Раэль Манделья-мл.

Они провожали его до дома. Они маршировали по кругу перед домом. Тем вечером они пошли бы за ним в дом культуры, если бы не участвовали в бойкоте предприятий отдыха и развлечений Компании, поэтому остались маршировать на улице, размахивая транспарантами, распевая лозунги и горланя песни протеста. Поддатый Раэль Манделья-мл. покинул дом культуры через черный ход, так что протестующие за ним не увязались. У хозпродмага Компании он услышал крики и стал оглядываться, не прознали ли демонстранты о его бегстве. То, что он увидел, мигом его отрезвило.

Он увидел вооруженную и бронированную полицию безопасности, вязавшую протестующих, транспаранты, плакаты и вопли и заталкивающую их в черный с золотом фургон, каких ему видеть еще не доводилось. Два охранника в черной с золотом форме выскочили из дома культуры, мотая головами. Они ввалились в фургон, и тот умчался. В направлении дома Раэля Мандельи-мл.

Он поклялся, пока у него есть работа и независимость, не возвращаться ночевать под родительскую крышу, но той ночью взял обещание назад, проскользнул под проволокой и спал в особняке Манделий.

Наутро шестичасовая сводка новостей Компании рассказала мрачную историю. Прошлой ночью группа Акционеров устроила себе череду приемов алкоголя (в просторечии «пошла кутить по кабакам»); пребывая в тяжелом опьянении, Акционеры подошли слишком близко к краю скалы, упали с нее и разбились насмерть. Диктор завершила полезный для здоровья рассказ предупреждением о вреде алкоголизма и напоминанием: Верный Акционер бережется от всего, что сказывается на его эффективности для Компании. Имен и номеров диктор не зачитала. Раэлю-мл. они были и не нужны. Он вспоминал душевное смятение детских дней, и, когда он его вспомнил, оно, призванное памятью, вошло в его душу: тошнота, нехватка, судьба, загадка – и, пока Санта-Экатрина раздавала яйца и рисовые пирожки на завтрак, он осознал, что не может молчать, что у него есть предназначение, что он должен говорить, должен защищаться. Он сидел на материнской кухне, облака разошлись, и он на миг увидел свое будущее, великое и ужасное. И неотвратимое.

– Ну, – сказала увлеченная завтраком Санта-Экатрина. – Что теперь?

– Не знаю. Мне страшно… Вернуться я не могу, меня арестуют.

– Мне все равно, что ты там натворил, – сказала Санта-Экатрина. – Просто делай то, что считаешь нужным, вот и все. Следуй компасу сердца.

Вооружившись взятым у соседей мегафоном, Раэль Манделья-мл. перешел брюквенное поле, нырнул в кульверт, о котором знали только они с братом, и по кишащему фекалиями водоему отправился в самый центр Стальтауна. Никто не видел, как он появился на бетонной клумбе в Садах Индустриального Феодализма и приготовился говорить.

Слова не шли.

Он не оратор. Он простой человек; он не может сделать так, чтобы слова парили, как орлы, или кололи, как мечи. Он простой человек. Простой человек, и у него болит душа, и он зол. Да… злость, злость станет говорить за него. Он вынул злость из сердца и переместил ее в губы.

И матери-дети-старики-гуляки-шедшие-с-работы замирали и слушали его заикающиеся, злые фразы. Он говорил о зеленых дверях и бежевых дверях. Он говорил о людях и нежных, таких людских вещах, которые не появляются в отчетах Компании и Банковских Выписках: о доверии, о выборе, о самовыражении, о вещах, которые нужны всякому, потому что это другие вещи, не материальные, не те, которыми обеспечивает Компания; без этих вещей люди чахнут и гибнут. Он говорил о том, что значит быть простым человеком, а не вещью. Он говорил об ужасе, который творит Компания с людьми, которые хотят быть людьми, а не вещами, он говорил о черной с золотом полиции, о фургоне, каких ему видеть еще не доводилось, о людях, которых забрали ночью пятницы и сбросили со скалы, потому что они хотели большего, чем Компания готова была им дать. Он говорил о соседях и товарищах по работе, которых забирали из домов под шепот осведомителей Компании, он говорил невнятно, то была невнятная речь сердца, и она открывала в душах тех, кто слушал, зияющие раны.

– Что вы предлагаете нам делать? – спросил высокий худой мужчина, чье изящное телосложение выдавало человека из Метрополиса. Толпа, уже ощутимая, подхватила его вопль.

– Я… не… знаю, – сказал Раэль Манделья-мл. Запал исчез. Люди колыхнулись к точке невозврата, потом отступили. – Я не знаю. – Вокруг него кричали: что-нам-делать-что-нам-делать-что-нам-делать, и тут на него нашло. Он знал, что делать; ответ был прост, бесхитростен и ясен, как летнее утро. Он схватил упавший мегафон.

– Смыкайте ряды! – закричал он. – Смыкайте ряды! Мы – не собственность!

Отличный день для демонстрации.

Так сказали сталеплавильщики, застегивая лучшие свои пиджаки, набив глотки ананасом и яичницей на завтрак, выбегая в свежее утреннее солнце.

Так сказали железнодорожники, распрямляя форменные свои фуражки, осматривая полировку на медных пуговицах, выходя в свежее утреннее солнце.

Так сказали водители грузовиков, все в клетчатых рубашках с подтяжками, изучая истертые свои джинсы на предмет профессионально уместного слоя грязи.

Так сказали крановщики, так сказали операторы прокатных станов, так сказали пудлинговщики и экскаваторщики, плавильщики и разливщики, сепараторщики, мойщики руды, дробильщики, операторы токамаков; и их жены, и их мужья, и их родители и дети; все они сказали, выходя из бежевых своих дверей: отличный день для демонстрации.

И устремились они к Садам Индустриального Феодализма, и ноги их месили листовки, всего пару минут назад ворохами выброшенные с заднего места шустрого винтового самолетика и снежинками упавшие на крыши и сады Стальтауна. Напечатаны зернисто, бумага дешевая, язык резкий и неискусный.