Мир обретённый - Нил Шустерман

Верования Хомяка были весьма расплывчаты. Парень был не настолько душевно тонок, чтобы размышлять о подобных вещах. Но когда Кларенс дотронулся до него рукой, которая, без сомнения, принадлежала Междумиру и при этом была присоединена к живому телу, оказалось, что всё же в дальних и самых глубоких закоулках души Хомяка жила вера в то, что прикосновение шрамодуха загасит его, уничтожит без следа на вечные времена.

Поэтому так оно и случилось.

Для тех, кто наблюдал за происходящим, всё прошло быстро и без драматизма. Кларенс схватил Хомяка за плечо, Хомяк тоненько пискнул и... пропал.

Никакого туннеля.

Никаких мерцающих радуг.

Хомяк только что был здесь, а в следующий миг его не стало. Он попросту превратился в ничто. Ушёл в небытие.

Кларенс опешил, поражённый тем, что только что увидел, а Милос, забыв про героизм, в ужасе кинулся бежать, скинджекил первую попавшуюся тушку и был таков.

Кларенс позабыл о Милосе. Его гораздо больше заботило то, что случилось с духом, исчезнувшим после его прикосновения.

— Куда он подевался, этот призрачонок? — в недоумении спросил старый пожарный. — Что это за трюк он тут провернул?

Майки покачал головой, отказываясь верить очевидному. В душе его что-то зашевелилось, зародилась боль, подобная той, что чувствуют живые.

— Это не трюк, Кларенс, — сказал он.

— Тогда куда он ушёл?

— Никуда, — печально ответил Майки. — Он ушёл в никуда.

Всё мироздание, вся ткань бытия скорбит над погашенной душой, как в Междумире, так и в мире живых. Если бы Хомяк всё ещё существовал и видел это, он бы загордился и, может, даже смутился бы, увидев, какую дань платит всё сущее его памяти.

В Неваде, там, где вообще практически не бывает дождей, разразилась небывалая гроза — иссохшую, потрескавшуюся почву залил настоящий потоп, солёный, словно слёзы.

В Африке по обширной равнине Серенгети, где сейсмическая активность обычно отсутствует, прокатилось землетрясение с силой в 7,5 баллов.

В Бразилии яростный смерч проложил себе дорогу из одного конца страны в другой, и при этом в небе не наблюдалось ни единого штормового облака.

А в девяноста трёх миллионах миль от Земли одно из солнц погрузилось в печаль, необъяснимым образом пригасив своё сияние на сотую долю процента.

Раньше подобных событий человечество никогда не переживало, ведь в его истории не было случаев полного, бесследного уничтожения чего-либо.

До этого момента.

В живом мире эти невозможные происшествия служат знамениями, хотя никто не может сказать, чего. Глобального потепления? Второго пришествия? Коллапса Солнца? Армагеддона? Люди строят бесчисленные теории на этот счёт, и спорят до хрипоты, и никак не могут прийти к согласию. А всё потому что живые — великие любители поспорить, в особенности когда никто не знает ответа.

В Междумире же скорбь вселенной проявилась просто и ясно. Молчаливый плач объял души. Он нарастал и вылился в судорогу боли. Да, боли, пронзившей каждого послесвета до самой глубины его существа. И с этой болью пришло неожиданное осознание, что случилось нечто непоправимое.

Осознание...

Мало найдётся на свете вещей столь же могущественных, как осознание; и оно эхом отозвалось во всех спящих без сновидений душах, ждущих перехода из мира живых в мир между жизнью и смертью. Внезапная волна прошла по междусветам, и независимо от того, как долго они спали, все они проснулись, как от толчка. Проснулись до времени.

Так произошло Великое Пробуждение — отзвук всеобъемлющего пароксизма вселенной, содрогнувшейся от скорби.

Очнулись и Междусветы Милоса в банковском хранилище. Они сели, и каждый начал гадать: где я? Как сюда попал?

Междусветы, бывшие на попечении Светящихся Воинов, в это знаменательное утро покинувших Аламо, внезапно встали на собственные ноги и принялись задавать те же вопросы.

И девушка в стеклянном гробу, одетая в великолепный зелёный атлас, открыла глаза и улыбнулась.

— Ну вот, — сказала она себе. — Теперь посмотрим, что я пропустила и чем надо заняться в первую очередь.

А в пыльной кладовке в подземельях Аламо всеми забытый Вурлитцер без монеты и без запроса заиграл «Канун Разрушения»[38].

— «Лондонский мост падает, падает, падает...»

Пение, решил Джонни-О, придумано самыми тёмными силами зла в качестве самой страшной пытки, подстерегающей душу в преисподней.

— «Лондонский мост падает...»

Джонни был твёрдо убеждён, что его мозг, вернее, память о мозге, изъели жирные междучерви, и всё, что осталось — это лишь призрачные дырки, какие бывают в швейцарском сыре...

— «Моя милая леди!»

...к тому же, возможно, затянутые паутиной.

Они облетели вокруг земного шара несчётное количество раз. Благодаря толчку, который дало им силовое поле гигантского мёртвого пятна, на каждом витке они отклонялись к югу миль на сто. «Гинденбург» по спирали приближался к экватору. В конце концов, он пересёк бы экватор и угодил бы на южный полюс, где и продолжал бы наворачивать круги до бесконечности.

— «Возьми ключ и запри её, запри её, запри её...»

С того судьбоносного дня, когда армия Мэри напала на поезд, Чарли и Джонни не имели никаких контактов со своими друзьями, и у них не было ни малейшей возможности узнать, чем же закончилось сражение. Ребятам оставалось только надеяться, что их жертва была не напрасной.

— «Возьми ключ и запри её...»

Шли недели, а вид из окон не приносил им ни надежды, ни утешения. Мёртвых пятен было мало, встречались они редко, и при виде их ребятам казалось, что это просто очередная издёвка холодного, недружественного мира.

— «...мою милую леди!»

И всё-таки даже со своей дырявой, затянутой паутиной головой Джонни‑О не достиг того абсолютно безмозгло-счастливого «запойного» транса, в который впал Чарли.

— Наверно, в этом есть какой-то смысл, правда, Чарли? Ну, то, что я не совсем такой свихнутый придурок, как ты?

Чарли отсутствующе улыбнулся другу и запел следующий куплет.

Но не успел он дойти и до половины, как переборку пересекла какая-то тень.