Обряд Ворлока - Владислав Русанов

Вратко не устоял на ногах и припал на колено.

И тут пробегающий мимо Олаф подхватил его одной рукой, как ребенка, и втащил в защищаемый молитвой херсонита круг.

— …Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона…

Оказавшись в безопасности, светловолосый хёрд как-то разом обмяк и уселся, где стоял, со свистом втягивая воздух открытым ртом. На его щеке багровел, наливался здоровенный кровоподтек, обещая стать со временем полноценным синяком.

— Ты сам-то понял, чего сделал? — Гуннар хлопнул Вратко по плечу.

— Не уверен, — пожал плечами словен. — Я его ранил?

Оба чудища продолжали кружить у границы круга. Один, благодаря меткой стрельбе Нехты, все больше руководствовался обонянием, выискивая жертву. Другой сильно припадал на переднюю лапу. Но скалился и рычал так же грозно, как и раньше.

— …За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое…

— Твое копье, пожалуй, и правда волшебное! — рассуждал кормщик. — Эх! Вышел бы я с ним позабавиться сразу против них двоих… Да только уверенности нет, что оно меня послушает.

— Как оружие может слушать кого-то? — удивился Вратко.

— Обычное, конечно, не может. А вот чародейское… Очень даже.

Новгородец с сомнением посмотрел на копье. Вроде бы ничего волшебного. А все-таки… Ни Гуннар, ни Олаф не смогли не то что ранить, а даже поцарапать чудовищ. А он сумел. Вернее, копье сумело, чего уж там кривить душой? Но сразиться с ужасом глубин у него вряд ли получится. Слишком мало времени уделял упражнениям. Не воин еще. Так, ученик воина. Причем начинающий.

— Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Они изрыгают дерзкие речи; величаются все делающие беззаконие; попирают народ Твой… — тем временем молился Димитрий. — Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя![107]

— Так, может, мне попробовать… — Вратко говорил и сам не верил. Вот уж никогда боевым задором не отличался.

— И думать не смей! — оборвал его Гуннар. — Оно тебя размажет по ближним камням. Уж если мы с Олафом…

— А копье?

— С копьем еще уметь надо! Сказал — не смей. И все!

Новгородец вздохнул. Часть его души огорчилась запретом, а другая, напротив, обрадовалась. Не разрешил старший и более умелый воин в драку соваться, и хорошо. Зато никто не скажет, что он не предлагал. Лучше слушать берущие за сердце слова Димитрия.

— …Господь знает мысли человеческие, что они суетны. Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи, и наставляешь законом Твоим, чтобы дать ему покой в бедственные дни, доколе нечестивому выроется яма! Ибо не отринет Господь народа Своего и не оставит наследия Своего. Ибо суд возвратится к правде, и за ним последуют все правые сердцем…

Прикосновение к голенищу сапога заставило словена вздрогнуть.

Он опустил глаза и увидел, что это Лохлайн. Динни ши едва шевелил пальцами.

Парень наклонился над раненым:

— Что?

Губы Лохлайна двигались, но ни единого звука Вратко не расслышал. Тогда он, недолго думая, опустился на колени, поднеся ухо к усам подземельщика.

— Я умру, — прошептал Лохлайн.

Новгородец вначале хотел возразить, но после понял — ни к чему. Динни ши искалечен. Ужас глубин, по всей видимости, сломал ему хребет. Нет нужды лгать и изворачиваться, вселять пустые надежды. Да. Он умрет.

— Возьми камень, — продолжал тем временем воин. — За пазухой.

«Камень за пазухой? — удивился Вратко. — Очень похоже на тебя… И разговаривает не как дурачок. Наверное, снова стукнулся головой, вот и прояснилось».

Но, устыдившись яда собственных мыслей, все-таки спросил:

— Что за камень? Зачем мне его брать?

— Возьми… — повторил динни ши.

— Зачем?

— Когда выберетесь, позовешь великую королеву.

— Маб, что ли?

— Да, ворлок! — хриплый шепот Лохлайна никак не походил на крик, но, судя по напору, вполне мог его заменить. — Великую королеву! Я должен был это сделать, да теперь не судьба…

— И что будет, когда я позову ее?

— Не знаю. Помыслы великой королевы мне не ведомы.

— Но ты, может, хотя бы догадываешься.

— Я умираю… Мне некогда… догадываться… ворлок…

Вратко стало стыдно:

— Извини, Лохлайн. Ты — великий воин и достойный военачальник малого народца. Я выполню твою просьбу.

Он сунул ладонь за пазуху подземельщика и сразу же нащупал камень. Продолговатый, с плоскими и гладкими гранями. Самоцвет, должно быть?

Точно, убедился парень, вытащив руку наружу. Бесцветный и прозрачный камень, длиной в два вершка, сверкал гранями даже при том скудном свете, что давала сальная свеча.

— Как я вызову королеву Маб?

— Просто сожми… его… в кулаке… — Лохлайн ненадолго замолчал, собираясь с силами. Продолжил: — Пожелай очень сильно увидеть и услышать ее величество. А потом позови ее. Только со всем почтением! — Глаза подземельщика сверкнули совсем как раньше. — А меня бросьте здесь… — неожиданно закончил он.

— Так ты мог позвать королеву в любой миг? — Вратко потихоньку потянул за камень и выяснил, что он держится на тонком кожаном ремешке.

— Рви! — приказал динни ши. — Нет, не мог. Нельзя тревожить великую королеву по пустякам…

«По пустякам?» — хотел возмутиться новгородец, но Лохлайн уже не дышал.

Вратко едва сдержался, чтобы не плюнуть. Дернул изо всех сил, разрывая ремешок.

— …Кто восстанет за меня против злодеев? Кто станет за меня против делающих беззаконие? — по-прежнему звучал голос херсонита. — Если бы не Господь был мне помощником, вскоре вселилась бы душа моя в страну молчания. Когда я говорил: «колеблется нога моя», — милость Твоя, Господи, поддерживала меня. При умножении скорбей моих в сердце моем, утешения Твои услаждают душу мою…

Словен медленно выпрямился.

Решение пришло само собой.

— Ты можешь молиться на ходу, брат Димитрий?

Монах кивнул, не прерываясь ни на миг.