Фрида - Аннабель Эббс

Фрида умолкла и посмотрела на темнеющее небо. Из-за гор послышались раскаты грома, стая лебедей заскользила к берегу.

– Она поддерживала меня на уроке плавания, и я думала, что у меня сердце выскочит.

– А потом что случилось?

– Она пригласила меня к себе домой, и мы купались голышом в реке.

Фрида поежилась. Холодная черная река, теплые объятия фройляйн Ингер, к которой она прижималась в темной бурлящей воде. Даже сейчас она помнила жаркую настойчивость губ Винифред и ледяные водовороты у ног. И как таяла каждая клеточка, словно восковая свеча.

– И все?

Голос Лоренцо звучал натянуто и сдержанно, точно он не знал, как реагировать. Внезапно Фриде расхотелось ему что-то говорить. Винифред принадлежит ей, и больше никому. Рассказанного хватит, чтобы отпустить ее в Лондон, верно?

– Она уехала в Берлин. Я писала ей, она не вернулась. Я слышала, вышла замуж.

– Но когда вы плавали обнаженными… что произошло тогда?

Фрида знала эти сжатые губы, решительный блеск глаз.

– Она поцеловала меня. Вот и все. Просто школьная влюбленность.

Даже произнося эти слова, она чувствовала, как сильные руки фройляйн Ингер держали ее в объятьях, впиваясь в плечи, и между ними бурлила болотистая вода. Потом фройляйн Ингер отпустила ее и шагнула назад, будто хотела отдышаться. Фриду охватил такой страх, что из горла вырвались отчаянные всхлипы.

– Ты любишь меня, правда? – прошептала Винифред.

Переполненная восхищением, Фрида смущенно прошептала:

– Я люблю вас, фройляйн Ингер, люблю.

Учительница заставила ее повторить эти слова пятьдесят раз.

– Где были ее руки? – допытывался Лоренцо.

С его лица все еще не уходило напряжение, и только глаза возбужденно двигались.

– Напряги воображение, Лоренцо. Придумай что-то захватывающее, ты умеешь.

– Ты уверена, что ничего не забыла?

Фрида покачала головой и отвела взгляд. После плавания с фройляйн Ингер ей пришлось носить одежду с длинными рукавами, чтобы скрыть овальные печати цвета дикой сливы, вытатуированные на руках. Позже она задавалась вопросом, остались ли подобные следы на руках у Винифред, хранит ли красивое мускулистое тело учительницы пурпурные отпечатки ее пальцев.

С неба падали огромные капли дождя. Шипели, вскипая, кипарисы. Вместо того чтобы ускорить шаг, Фрида пошла медленнее. Дождь смывал с лица следы Винифред, неся приятное освобождение. Она не хотела больше думать о том, какую испытала боль, как разорвалось надвое ее юное сердце. Неделю спустя Винифред внезапно исчезла, и другие учителя никак не объясняли ее отсутствие. Фрида писала ей каждый вечер, умоляя вернуться. Она оставляла письма в коттедже учительницы и плакала ночи напролет, пока не засыпала, потом вскакивала и бросалась вниз – проверить, не пришло ли письмо. Через месяц она услышала от другой заплаканной девочки, что фройляйн Ингер вышла замуж за доктора и никогда не вернется. Любовь Фриды постепенно усыхала, растворяясь в горечи и обиде. Другие девочки утверждали, что фройляйн Ингер писала им, якобы даже присылала свадебные фотографии или кусочки свадебного торта в коробочках, перевязанных ленточками. Одна девочка сказала, что фройляйн Ингер пригласила ее в гости в свой новый дом в Берлине. Фрида промолчала. Когда любовь скукожилась и усохла, она завернула ее в платочек и сунула в дальний уголок памяти.

– Я включу это в свой роман. Отдельной главой, – одобрительно кивая, сказал Лоренцо. – Я назову ее «Бесчестье». Нет, лучше «Стыд». Да, «Стыд».

– Стыд? – переспросила Фрида. – Почему? Мне не стыдно.

– А почему тогда никому не рассказывала?

– Мне больно вспоминать, а не стыдно, – упорствовала она.

Затем она вспомнила, что все-таки рассказала. Отто, много лет назад. Он увидел в этом еще одну примету ее исключительности и эмансипации.

– А с тех пор тебе когда-либо хотелось поцеловать женщину?

В голове промелькнуло воспоминание о жадном взгляде Лоренцо на бедра садовника – доля секунды неосознанного желания, невольного признания. Над горами вспыхнула молния, за которой последовал низкий раскат грома.

– Нет, – сказала она. – Женщина создана для мужчины. Так задумано природой.

– Скорее, Фрида! Мне нужно вернуться домой и записать твой рассказ.

Лоренцо развернулся и теперь почти бежал, штанины полоскались на ветру, дождь хлестал его по спине.

– Я тебя догоню.

Она остановилась на обочине дороги и посмотрела на озеро. Лодки гребли к берегу среди белых шапок пены, деревья на берегу качались от ветра и цеплялись ветвями за темнеющее небо.

– В Лондон! – крикнула она в удаляющуюся спину. – Когда мы поедем в Лондон?

Ветер закрыл ей рот, вырвал слова и швырнул в дождь. Лоренцо скрылся.

Вилла Игия, Гарньяно

Озеро Гарда

15 марта 1913 года

Дорогая Элизабет!

Лоренцо согласился поехать в Лондон. Слава Богу, слава Богу! Я убедила его, что мы здесь слишком одиноки и что я должна увидеть своих детей. Ему нравится держать меня здесь, в горах, где некому меня украсть. Ему нравится, что мы живем здесь как пара влюбленных преступников. Но теперь даже он признает, что мы похоронили себя заживо и что такая уединенная жизнь не подходит ни для одного из нас.

Лоренцо обожает Италию, говорит, что она освобождает душу своим отсутствием морали. Я так не думаю. Итальянцы так преданы своим детям, так одержимы ими и горды! Если бы они знали, что я оставила детей в Англии, они прогнали бы меня прочь своими мотыгами и серпами! Лоренцо приходит в ярость, когда я начинаю грустить, и мне даже поговорить не с кем. Каждый день какая-нибудь крестьянка показывает мне своего ребенка, и я с трудом удерживаюсь от слез.

Около месяца назад, в одно далеко не прекрасное утро, я вдруг вспомнила Монти. Из моего горла тут же вырвалось рыдание. Лоренцо выбежал из дома, угрожая уйти в монастырь. Я собрала вещи, решив вернуться к Эрнесту, оставила записку для Лоренцо и пошла на пристань, чтобы успеть на пароход. Мне сказали, что пароход не придет из-за плохой погоды, и все спрашивали, где мой муж. Они смеялись и гнали меня, как бродячую собаку. Я спала две ночи в отеле, а затем, признав поражение, вернулась в квартиру и стала ждать Лоренцо.

Теперь я даже рада. Если бы я вернулась в Англию одна, то осталась бы без друзей. И без гроша в кармане. (Я не могу больше брать твои деньги, дорогая Элизабет.) Семья Эрнеста превратила бы мою жизнь в сущий ад. И если бы Эрнест принял меня, то лишь для вида, ради Кембриджа, ради своей репутации. Он затаил в сердце обиду. Он никогда больше не сможет мне доверять. Он (как и вся мелочная, пуританская Англия) будет вечно считать меня падшей, распущенной женщиной. Они никогда мне не