Радио Хоспис - Руслан Галеев

– Тот, кто звонил, – это Югира, – пробормотал он, поднимая глаза к грязному полукруглому окну под самым потолком. – А высокий парень – Спайкер.

– А те, кто к ним подъехал, – проговорил Хворостов, крутя между огромными лопатами ладоней кружку, – надо полагать, из Особняка.

– Надо, – кивнул Стас. – И тогда я вообще ничего не понимаю. Правительственная лаборатория в гаражном комплексе? Что за бред?

– Но с причиной взрыва я, похоже, угадал, – пробормотал Беби-Бум, – что-то рухнуло с неба. И я продолжаю думать, что это, так сказать, был дирижабль.

– Мне нужно кое-что проверить, – решился Стас, отодвигая кружку. – Поехали.

– Стас, – остановил его Хворостов. – Если что, рассчитывайте на нас.

– Да я еще не уверен, что к чему. Как бы всем нам дорого не вышло.

– А мы знали, на что идем, когда значки получали. Наше дело искать правду. Такая работа.

«…(помехи)… не так просто, как хотелось бы. Но мы не унываем, мы, так сказать, наблюдаем свысока за суетой нулей, за суетою единиц.

А ну-ка, бездельники, оторвите свои задницы от офисных кресел. Давайте, подойдите к окну, посмотрите на белый свет, а еще лучше распахните окно и вдохните морозного воздуха. Чувствуете эту смесь свежести и мяты? Это, родные мои, свобода. То, от чего вы отказались, приняв на себя бремя быть. Я вас не обвиняю, я и себя не обвиняю…

Что, слюнтяи, распустили сопли? Черта с два. А ну-ка, джентльмены, распушили перья, дамочки… о, дамочки, держите крепче ваши сумочки. И трусики заодно. Потому что сейчас рванет натуральный рок-н-ролл, а там всякое может случиться… И с сумочками, и с трусиками. «One night», или, как говорят русские конферансье, сейчас вам что-то будет…»

В машине все невольно расплылись в улыбках.

– Сукин сын, – покачал головой Хворостов, – прямо в эфире такое выдал.

– А ты думаешь, почему мы его до сих пор не арестовали? – пожал плечами Стас. Но улыбка быстро исчезла с его лица, слишком многое занимало мысли. Говорят, беда никогда не приходит одна. Верно говорят.

Во время войны Стасу некоторое время пришлось повоевать в рядах небольшого сербского отряда, практически партизанского подразделения, если не попросту банды, которая называлась почему-то «Дунайская речная флотилия». Из-за языкового барьера и недолгого пребывания в отряде Стас так и не собрался узнать почему.

К тому времени как разрозненные части разбитой в пух и прах армии гардемаринов Сардинии рассеялись по Европе и северо-западной области Африканского континента, «Дунайская речная флотилия» успела победить в нескольких крупных сражениях и заработать репутацию силы, способной менять любые расстановки. А заодно приобрести то, чем обрастает любое крупное человеческое объединение, – характерным фольклором. В частности, сербские речные бойцы были уверены, что менее трех убитых в день не бывает. Их может вообще не быть, но, если уж нашла кого-то пуля, жди еще двоих. Как минимум. Тогда это выражение – «беда никогда не приходит одна» – имело какое-то жуткое, едва ли не ощутимое физически воплощение.

И вот теперь, на полпути от подвальной забегаловки «Баядерка» к Управлению юстиции, спустя множество зим после окончания войны, Стасу вспомнились заснеженные предгорья Джердапа, дунайские берега, продуваемые студеными евразийскими ветрами, и это войсковое суеверие.

Спустя полтора месяца после того, как Стас прибился к «Дунайской речной флотилии», она столкнулась с не менее существенной силой – «Украинским сводным фронтом». В результате столкновения этих переполненных кровавой инерцией человеческих потоков (оно продолжалось ровно сутки, ранним утром начавшись и ранним же утром следующего дня закончившись) обе силы практически перестали существовать, а Стас получил первое в этой войне ранение. Когда бойня кончилась, добивать раненых было уже некому…

Беда не приходит одна. И не важно, стынешь ли ты посреди ледяной пустыни с пулей в правом плече или сидишь в теплом «Студебеккере», застрявшем в очередной пробке. Собственно, человеческий фактор здесь вообще был всего лишь частью декорации в гигантской постановке абсурда.

Кстати, о пробке. В этот раз, по всей видимости, встали крепко, машины не двигались вот уже минут двадцать. Стас приоткрыл окно, впуская свежий воздух, закурил и предложил сигареты остальным. По дороге в обратном движению направлении прошел мужчина средних лет в бобриковой шапке и с крайне недовольным выражением лица. У соседней со «Студебеккером» машины, старого, довоенного «ЗИСа», он остановился и обернулся к Стасу.

– Каково, а? – спросил он раздраженно. – По главной площади, видите, идут хоругвеносцы! Простите, вот я вас спрошу, молодой человек, на чьи налоги обувают и одевают этих ваших хоругвеносцев?

– Почему же наших? – Стас пожал плечами. – Я не имею, слава богу, никакого отношения к…

– А! Все мы имеем к этому отношение, – отмахнулся недовольный Бобрик. – Но дело не в этом. Налоги, юноша, в частности, идут на все это безобразие из моего кармана. А как я, простите, могу выплачивать налоги, когда меня вынуждают простаивать в пробках из-за их шествий? Когда вообще этому городу зарабатывать деньги, если большую часть времени он занят маршировками, а оставшиеся часы посвящает выдумыванию новых лозунгов? Лозунгами сыт не будешь, юноша, так и знайте!

Выговорившись, Бобрик впихнул свое упитанное тело в салон «ЗИСа» и хлопнул дверью.

– Вот, черт бы тебя побрал, – покачал головой Стас, – этот тип своего добился. У меня теперь такое ощущение, что это я виноват в черно-белом вирусе! Каково, а?

– Он по-своему прав, – покачал головой Хворостов, – все мы в этом виноваты. Вы когда-нибудь слышали об этом заболевании – раке?

– Что-то читал, но…

– Мой старший брат был врачом. До войны. А после войны стал запойным алкоголиком, но суть не в этом. Это заболевание имеет несколько стадий. И до последней стадии, когда опухоль растет, надежда на спасение путем хирургического вмешательства сохраняется. Но когда наступает последняя, надежды не остается. А характерна она тем, что опухоль перестает питаться какой-то определенной частью организма и принимается распространяться. Это называется метастазы. Так вот, – Хворостов неопределенно качнул головой, – на мой взгляд, метастазы очевидны.

Издали, с той стороны, откуда только что явился недовольный Бобрик, донеслись приглушенное басовитое пение и барабанная ритмика. Хоругвеносцы – наиболее религиозная часть черно-белого братства, точнее, ее христианская ветвь, испытывающая какую-то необъяснимую страсть к уличным шествиям, гигантским черным полотнищам и распеванию библейских псалмов под барабанные ритмы. Слова псалмов нередко прерываются истошными воплями, в которых понятия «будущее», «праведная кровь» и «искупление грехов» сливались в какой-то пугающий милитаристский бред. Стас поднял стекло.

– Помнится, в городке Бертон-апон-Трент… Это, так сказать, в Британии, – проговорил Беби-Бум, – занимались мы разминированием моста через собственно реку Трент. А в этом самом Бертон-апон-Тренте имеется совершенно замечательное пивоваренное производство. Там делают пиво «Пэйл Эль». А сам городок… ну так, дыра дырой, но возник вокруг аббатства. И вот ползем мы еле-еле через этот, так сказать, мост. А наших ребят там полегло на всяких растяжках и прочих сюрпризах – не счесть. Ползем, значится, так, что лишнее движение боимся сделать, потому что мало того, что сам к богу в гости, так сказать, отправишься, так еще и всех остальных с собой прихватишь. Проходит час, другой, половина работы вроде бы как сделана, и вдруг слышу, кто-то псалмы поет. Хорошо поет, громко, чисто, и ни одной ноты мимо. Поднимаю голову и вижу, как по мосту с той стороны, так сказать, идет монах, в одной руке кружка пивная, другой размахивает, как дирижер. А пьян при этом, мерзавец, был так, что мотало его, аки флюгер, разве что не крутило, так сказать. Ну, мы, само собой, замерли, боимся пошевелиться, а у меня, прямо скажем, одна мысль, чтоб этот божий человек нарвался на мину как можно дальше от нас. Но этот, так сказать, сукин сын прошел через весь мост, лавируя, как самый ненормальный велосипедист, и не задел ни одной растяжки… А у меня первые седые волосы появились. С тех пор, стоит мне услышать псалмы, сердце замирает и совсем нехорошо становится с желудком. По мне, лучше уж, так сказать, полная тишина.