Рассекречено? Правда об острых эпизодах советской эпохи - Владимир Воронов

Авторская ремарка. В достоверности этого рассказа не дает усомниться приказ начальника штаба группы армий «В» (перед началом русской кампании переименована в группу армий «Центр») вооруженных сил Германии генерал-майора Ганса фон Грейфенберга от 20 мая 1941 года: об использовании диверсантов при нападении на Советский Союз. В приказе говорилось, что «для вывода из строя намеченных командованием 4-й армии объектов» выделяется «одна рота 800-го учебного полка особого назначения». 800-й учебный полк особого назначения — это подчиненный абверу полк специального назначения «Бранденбург». Читаем дальше: «Данные объекты могут быть захвачены и обезврежены силами роты 800-го учебного полка особого назначения (на каждый объект по 30 человек при полной маскировке, то есть в форме русских солдат) накануне или непосредственно перед началом наступления. Данная операция целесообразна и осуществима. В случае если эти объекты будут заниматься силами роты 800-го учебного полка особого назначения (при полной маскировке или при частичной маскировке, когда поверх немецкой формы надевается гражданская одежда) перед началом наступления и удерживаться до подхода наших войск, то для осуществления этой операции им следует назначить ночь накануне дня наступления». К слову, 4-я армия генерал-фельдмаршала Ганса Гюнтера фон Клюге наносила главный удар на белорусском направлении: похоже, именно в ее интересах и действовали диверсанты, пытавшиеся напасть на аэродром 11-й смешанной авиадивизии в районе города Лида…

Авторская ремарка. В июне 1941 года в войска ушла печально известная директива, обязавшая военных «не поддаваться на провокации». Фактически это был прямой приказ Сталина, за нарушение которого — расстрел. Генерал армии Павлов этот приказ Сталина послушно выполнил. И его расстреляли. А вот полковник Воронов — до него эту высочайшую установку, разумеется, тоже довели — взял на себя смелость ее проигнорировать. И потому на том участке, за который он и отвечал, не допустил нападения на аэродром вражеских диверсантов. Чем, несомненно, спас немало жизней. Вот и вам и разница подходов: один слепо выполнил фактически преступный приказ Сталина, а ценой этой тупой исполнительности стал разгром целого фронта и сотни тысяч погибших уже в первые дни войны. Другой же, прекрасно понимая, что рискует жизнью уже не только своей, но и всей своей семьи — жены и пятерых детей, все равно поступил не согласно преступно-идиотской «указивке» сверху, а так, как и положено настоящему военному, как того требуют воинские уставы, каждая строка которых прописана кровью: сделал то, что нужно и должно.

«Мессеры» прилетели

«Связь со своими частями была нарушена, но ее быстро восстановили — проводную. Радиосвязь еще накануне была запрещена, и нам не было дано документов для ведения зашифрованного радиообмена. А вот со штабом ВВС округа связь прекратилась. В первый день войны я был вызван в Минск, в штаб ВВС округа, и улетел туда на У-2 после первой бомбардировки аэродрома. После возвращения из Минска, где я ничего путевого не получил, явился к Ганичеву[35], доложил ему минскую обстановку и „установки“ начальства. В это время в Лиду из-под Гродно, с аэродрома Новый Двор, прибыл 122-й истребительный полк, который уже вел бои с немцами под Гродно — его аэродром находился в нескольких километрах от переднего края обороны стрелковой дивизии, которая через шесть часов боя пала смертью храбрых… Там наносился гл[авный] удар на Минск…

Когда 122-й ИАП произвел посадку и заправился, Ганичев приказал мне и командиру эскадрильи этого полка слетать на оперативный аэродром Чеховщизна[36] на самолете У-2 — с целью ознакомиться с аэродромом. Командир эскадрильи направил со мной своего заместителя, Лохматова[37].

Мы должны были вылететь на том же У-2, на котором я прилетел из Минска. Сели в кабину, начали запуск мотора, но он не запускался, так как был еще очень горячий. В это время т. Лохматов мне крикнул: „Вот они, мессеры!“ И я увидел девятку Ме-109, которые заходили со стороны солнца. Это было 12 часов дня, в это время Молотов выступал по радио. На юго-восточной окраине аэродрома 3000 заключенных работали на строительстве бетонных полос, рулежных дорожек, мест стоянок и других сооружений. „Мессеры“ сделали правый разворот с резким снижением, затем — левый. И с пикирования открыли огонь по работающим [людям], которые падали как снопы. Мне из кабины самолета хорошо была видна эта страшная картина — сильная пыль и смерть беззащитных людей. Затем „мессеры“ перешли в горизонтальный полет на высоте 100–50 метров — с курсом на стоянку дивизионного звена — СБ[38] замкомандира дивизии, И-16 Ганичева и У-2, стоявший между этими самолетами, — в котором и сидели мы с т. Лохматовым.

С первого захода загорелся СБ и был поврежден наш У-2 — перебиты расчалки, разбита лопасть винта и 20-мм эрликоновскими снарядами[39] был пробит мой планшет с картой и двумя пакетами.

После прохождения линии стоянок самолетов „мессеры“ стали резко набирать высоту и на северной окраине аэродрома были обстреляны зенитным огнем 223-го ОЗАД[40]. Они сразу же снизились, развернулись на 180 градусов и начали повторять свой первый заход, но уже не девяткой, а звеньями. Мы выскочили из самолета и заметили, что течет масло и бензин. Самолет был дозаправлен, баки были полными, и, видимо, пули прошли где-то в средней части баков. Хорошо, что не в верхней, иначе бы загорелись (пары бензина). Рядом щелей не было, и в течение нескольких заходов мы оказывались под сильным пулеметно-пушечным огнем. Одно звено, отстрелявшись, набирало высоту и разворачивалось за ангарами, на стрельбу заходило второе, за ним третье, и так далее. Земля вокруг нас была вспахана пулями и снарядами.

Я крикнул Лохматову: „Бежим за ангар!“ Мы вскочили и пробежали примерно метров 200. За линией ангар — их было два — один большой, современный, с каменными стенами и металлоконструкциями, второй старинный — „мессершмитты“ разворачивались на малой высоте, боясь зенитного артогня. Как я в этот момент досадовал, что там нет наших зенитных пулеметов! Во время разворота хорошо видны были их хищные рожи.

Сделав еще пару заходов, они ушли. А И-16 122-го ИАП продолжали заправляться. Мы с Лохматовым побежали к самолетам. Наш У-2 стоял с разбитым винтом и повисшими расчалками, из него лилось масло и бензин. Моторист, который до штурмовки дергал за винт (заводя мотор), лежал раненный в живот, но, видимо, легко: сам поднялся и ушел в ангарный домик (его вылечили в нашем лазарете, и примерно через месяц он уже был в строю).