Турецкий горошек - Д. Л. Нельсон

Звонит телефон.

– Твой ублюдок уже родился?

– Привет, Дэвид. Нет, она еще не родилась.

– Когда-нибудь твоя соплячка возненавидит тебя. Она узнает, какая ее мать шлюха. – Я вовсе не удивилась бы, если бы сейчас из телефонной трубки вдруг вырвалась ядовитая струя.

– Дэвид, тебе пора лечиться. – Я отсоединяюсь от моего мужа.

Если бы с моим уходом он потерял обожаемого человека, а не некие должностные обязанности, то я, возможно, чувствовала бы себя виноватой. Девиз Дэвида: «Спокойствие и только спокойствие» разжег встречный огонь, поскольку я более чем спокойно относилась к его орудиям – деньгам и благосостоянию.

Не желая общаться с Дэвидом или выслушивать вопросы типа: «Ты еще не родила?» – я включаю автоответчик. Питер записал мелодию «Преодолей все вершины», которая предшествует записи на пленку человеческой речи.

– Привет, Элизабет, это твоя мать.

Я немного поспорила сама с собой, размышляя, брать ли трубку. Пай-девочка выиграла спор.

– Привет.

– Ты уже выборочно отвечаешь на звонки? Как я вообще могу узнать, слушаешь ты меня или посмеиваешься?

Сверхмощная волна вины обрушивается на меня. Если вина вызовет родовые схватки, то тогда от нее, возможно, будет даже какая-то польза. Но она вызвала только злость. Однако я придержала язык.

– Я включила автоответчик из-за Дэвида.

– Бедняга. Он так много потерял. – Должно быть, она услышала, как я глубоко вдохнула от выплеска адреналина. – И все-таки ему не следует расстраивать тебя.

– Спасибо большое. А то я уже вдруг задумалась, на чьей ты стороне.

Мама угрожает приехать к нам на восток, чтобы помочь мне с ребенком. Все ее подруги обычно сваливались как снег на голову своим детям, чтобы помочь им с новорожденными, и мама неизменно старается выполнять неписаные законы приличия.

– Это очень мило с твоей стороны, но мы уже все уладили. Бен помогает Питеру в киоске, чтобы он мог оставаться со мной и Хлоей.

– Ты по-прежнему забегаешь вперед с этим глупым именем? О-о господи! – стонет она.

– Не приставай к ней с глупыми вопросами, – слышу я приглушенный голос тетушки Энн.

– Твоя тетя только что ударила меня.

Пай-девочка Лиз, которая не любит раскачивать лодку, надеясь, что все будут любить ее, такую милую и покладистую, на сей раз решила все-таки перевернуть эту самую лодку. Может, это решил мой инородный обитатель, но я тоже продолжаю идти по пути зрелости после самого затяжного детства за всю историю человечества. Я осознаю, что думаю о себе в третьем лице, когда иду на конфликт. Подобно Олли Норту или Бобу Доулу, которые постоянно говорили о себе: «этот лейтенант не стал бы» или «Роберт Доул считает». По крайней мере, это не стало национальной традицией. Хотя если бы стало, то у меня появилось бы оправдание.

Моя милая покорность Дэвиду не пробудила в нем любви ко мне. С Питером я вела себя ужасно, но он по-прежнему любит меня. И мама, хотя мы любим друг друга, перешла все возможные границы, критикуя мое поведение. Допустим, она изменилась к лучшему, но до полного исправления ей еще предстоит долгий путь.

– И правильно сделала, умница, тетушка Энн. Ты тоже огорчила меня. Меньше чем за пять минут тебе удалось выплеснуть на меня все, что тебя не устраивает. Ты встала на сторону мужчины, считавшего меня каким-то бездушным довеском. Если хочешь поговорить, то давай говорить о приятном.

Она старательно откашливается и заявляет:

– Давай, поступай как тебе заблагорассудится, но только знай, что этим ты убиваешь меня.

То ли мой инородный обитатель, то ли обретенная решительность подталкивают меня отстаивать права на личную жизнь, и мне это очень нравится. Я учусь активно действовать. Это новый обычай. Обычаи нужно закреплять.

– Мне жаль, что ты недовольна. Мы поговорим снова, когда ты будешь в более подходящем настроении. Я люблю тебя.

Она умудряется сдавленно выдохнуть:

– Я тоже люблю тебя.

Мое самообладание сходит на нет, а мои внутренности судорожно сжимаются. Приступ домовитости закончился. Я предпочитаю посмотреть программу Опры. В ней принимают участие зрелые женщины, отдавшие предпочтение более молодым мужчинам. Теперь, если ей когда-нибудь понадобятся зрелые женщины, предпочитающие более молодых мужчин, переодетых овощами, я смогу предложить свои услуги в качестве гостьи.

По пути в ванную меня настигает приступ второго судорожного сжатия, но воды еще не отошли. Я лишь слегка протекаю.

Вновь звонит телефон и включается автоответчик.

– Привет, Лиз, это Джуди. Я надеюсь, что включенный автоответчик означает, что ты занимаешься чем-то созидательным—к примеру, претерпеваешь родовые муки.

Я хватаю трубку.

– У меня действительно схватки.

Через двадцать минут ее «жук» уже фырчит на нашей подъездной дороге.

– Я подумала, что тебе, возможно, захочется с кем-то поболтать.

– Боли не такие уж сильные, – говорю я. Меня убаюкала боль, сообщив мне: «Это я, твой инородный обитатель. Не будь слишком самоуверенной, мамуля».

Джуди звонит Питеру и доктору. Она отвозит меня в Бригамский родильный дом. Питер уже ждет нас у входа, когда «жук» привозит нас туда.

Питер занимается оформлением документов, пока санитар усаживает меня на каталку. Около лифта на пятом этаже меня встречает медсестра.

– Меня зовут Карен Петрикон.

Вскоре приходит Питер, и она объясняет ему, где и как надо вымыться в преддверии будущего события, а потом показывает мне палату, которая станет моим пристанищем на ближайшие несколько часов. Она не спрашивает, почему он вырядился в маскарадный костюм овоща. Вероятно, видела его в киоске.

Моя палата оборудована кондиционером. Может, в отсутствие рожениц ее используют в качестве холодной мясной кладовки, хотя я не заметила никаких крючков для мясных туш. Я прошу третье одеяло. Карен хорошенько укрывает меня. В дверях появляется Питер, он восхитительно смотрится в зеленом больничном халате. Он восхитителен в любых нарядах, ему к лицу медицинская униформа и костюм горошка, и даже наряд, подаренный ему самой матушкой природой.

Меня поместили в одноместную палату, но из глубины коридора сюда доносятся женские крики.

– Это не слишком-то доброе предзнаменование, – говорю я.

В углу палаты стоит что-то вроде кресла, обшитого фирменной искусственной кожей из зеленого винила. Питер напоминает мне старую шутку о том, что искусственные виниловые изыски опасны для естества. Я издаю стон. Он думает, что это от боли, а не от критического мнения по поводу его юмора.

Напротив моей кровати маячит телевизор. Стрелки часов, стоящих рядом с этим ящиком, сообщают мне, что сейчас уже восемь часов вечера.