Турецкий горошек - Д. Л. Нельсон

Моей лучшей подруге, дочери и маме Сьюзен Джордан, Ларе Нельсон и Норме Будро, – за их безоговорочную любовь

Я влюблена в горошек по имени Питер. Он лишь иногда предстает в образе турецкого горошка. Иногда он наряжается баклажаном, а изредка – морковкой. Питеру принадлежит киоск восточной кухни на Фенвее, рядом с Фенвейским медицинским колледжем, включающим учебные корпуса и клинику. Он говорит, что специально придумал рабочие маскарадные костюмы, осознав, что людям нравится, когда их обслуживают «живые овощи».

Я иду с работы к киоску Питера, пытаясь не думать о своих проблемах. Но мысли о них все равно лезут голову, как я ни стараюсь избавиться от них.

Одна из них самая терзающая. Мама. Я не имею ни малейшего представления, как сообщу ей, что хочу выйти замуж за человека-овоща. Она не поймет. Юристы, врачи, преподаватели считаются респектабельными членами общества. И даже владелец ресторана – поскольку ресторан представляется основательным и почтенным заведением. Но пищеблок типа киоска она воспримет как нечто легкомысленное и несолидное.

Она по-прежнему стремится все решать за меня. Когда я собираюсь навестить ее на нашей семейной ферме в Конкорде, она даже в знойный день советует мне захватить свитер. На мои возможные протесты она отвечает: «Тебе известно, что климат в Новой Англии весьма изменчивый». Если я пытаюсь возразить, то она поджимает губы, всем своим видом говоря: «Не спорь», и ее обидчивое молчание выразительнее самых громогласных восклицаний.

Насчет изменчивого климата она, конечно, права. Вчера было +10. А сегодня уже -13. Ветер сдирает последние листья с деревьев. Они кружат вокруг меня лиственной метелью, которая в любой момент может смениться снежной. Листопад напоминает мне о детстве. Мама называла листопад порой мятежной листвы.

Когда мне было восемь, мы с сестрой и братом смотрели, как папа сгребает листья в огромную кучу. Помню, выдалась бодрящая ноябрьская суббота с удивительно синим небом, почти таким же, как сегодня, за исключением того, что тогда холод не казался столь пронизывающим. Закончив, папа позволил нам порезвиться на этой куче. После такого законного развлечения листья обычно сжигали. Как же чудесно они пахли. Невозможно понять всю прелесть осени, не вдохнув запах опавшей листвы.

В тот же вечер я пошла спать, наевшись до отвала на нашем традиционном субботнем ужине: запеченные по-бостонски бобы, горячие булочки с сосисками и капустный салат.

Мы с братом как обычно поделили яблочный пирог. Я съела обе сдобные корочки. Он съел всю фруктовую начинку.

Холодный сквозняк, заодно с переполненным животом, не давал мне заснуть. С животом я ничего не могла поделать, но от холода можно было избавиться. Я вылезла из постели и босой подошла к низкому окну. Дощатый пол казался холодным как лед.

Потянувшись вверх, чтобы закрыть окно, я увидела маму и папу, прыгающих на куче листьев точно так же, как я делала днем. Залитые лунным светом, они то взметали вверх охапки листьев, осыпая друг друга, то обнимались и целовались. Я смутилась, но никак не могла оторваться от этого зрелища. Такими я их никогда не видела.

Мать никогда не показывала своих чувств. Я не помню, чтобы она когда-нибудь обнимала папу или других родственников. Она редко баловала нас. Папа был другим. Мы постоянно липли к нему. Он обнимал нас или подбрасывал в воздух, а потом начинал щекотать, хотя мы умоляли его перестать. Но он знал, что на самом деле наши мольбы означают: «Еще, еще…»

Когда же мама превратилась из женщины, прыгавшей на куче листьев, в нынешнюю ворчунью? Может, это произошло после смерти папы? Может быть, до этого довела ее постоянная скупость.

Размышляя об этом, я вспомнила, что тот фермерский дом уже давно принадлежит нашей семье. Наши предки жили здесь еще до Американской революции,[1]поэтому зачастую мамины причитания о том, что мы не можем себе этого позволить, не имели никакого смысла.

А может быть, виноват артрит, который начался у нее после сорока лет. Сейчас ее пальцы стали скрюченными и шишковатыми. Она жует аспирин подобно любителям жевательной резинки. По ее словам, во всем виновата печатная машинка. Она работала секретаршей в Бостонском университете, благодаря чему все мы получили возможность бесплатного высшего образования.

Она щедро и неизменно одаривает нас сознанием вины. Я чувствую себя виноватой, если меня возмущают ее требования и жалобы. Она главный поставщик вины на всем Восточном побережье. Я ненавижу себя за то, что покупаю все, что она предлагает.

Но кто же знает, что так изменило ее? Кого это волнует? Меня.

Гораздо приятнее думать о Питере. Я прячу руки в карманах, потому что забыла перчатки. Возможно, это акт протеста против постоянных материнских напоминаний запастись подходящей одеждой на самую худшую воображаемую погоду. В тридцать девять лет это просто полнейшая глупость.

Внутренний жар согревает меня, когда на горизонте появляется киоск Питера. Что подумали бы студентки Фенвейского колледжа, если бы узнали, что профессор Элизабет-Энн Адамс, ведущая разнообразные курсы медицинского обслуживания, штатный руководитель медицинского отделения, автор пары учебников, ведет себя как юная фанатка, обожающая рок-звезду?

Мои студентки любят меня, что приятно восполняет отсутствие проявлений любви со стороны моего мужа. Это еще одна проблема, о которой мне не хочется думать. Мне будет почти так же трудно сказать ему, что я хочу развода, как сообщить об этом матери. Произнести-то эти слова нетрудно. Я говорила их множество раз собственному отражению в зеркале: «Дэвид, я ухожу от тебя». Его при этом, естественно, поблизости не было.

Мы вообще очень редко видимся с моим мужем. Он работает юрисконсультом и вечно пропадает на службе или в командировках. Даже дома он продолжает работать. В его распоряжении не только мобильный телефон, два домашних факса и три компьютера, но и в придачу автомобильный факс.

Он просто помешан на внешних приличиях и фирменных вещах. Когда он щеголял в рубашках с крокодилом на фирменном ярлыке, я как-то вырезала его с одной из старых рубашек и перешила этого крокодила к его близнецу на очередной рубашке. Он заметил этих спаривающихся рептилий, только когда его партнер во время партии в теннис обратил на них внимание. В сердцах он истоптал весь корт своими скрипучими «рибоками», по крайней мере, так выразился его приятель. Но я вовсе не жалею о своей шутке.

Он никогда не говорил, что не любит меня. Откуда же я это знаю? Просто знаю. Если я попрошу развод, он воспримет это как потерю некой собственности, так же как в тот раз, когда у него угнали «вольво». Он был в ярости оттого, что кто-то посмел посягнуть на его машину. Когда нашли виновных, он подъехал к их дому и швырнул в окно камень. Он терпеть не может что-то терять, так же как я терпеть не могу конфликтов. Это говорит о многом.