Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

Филипп набрал в легкие побольше воздуха, затаил дыхание и в отчаянии посмотрел на небо.

На небе с севера на юг протянулись три тонких перистых облака на равном расстоянии друг от друга и строго параллельные себе. И такие же три облака, перистые и параллельные, медленно наползали на них с запада, со стороны Города.

Третий час дня

Три перистых облака быстро наползали с запада на три таких же параллельных, вытянувшихся с юга на север и замерших над восточными горами. И западные движущиеся облака были подсвечены утренним солнцем и окрашены в ярко-розовый, почти пламенно-алый цвет, а неподвижные облака на востоке были темными, сумрачными, почти черными.

Два человека смотрели на них с земли, с просторного двора богатого дома, расположенного в южной части Верхнего города, неподалеку от того места, где через сто лет будут возведены Сионские ворота.

Один, низкорослый и худой, одет был крайне небрежно: талиф его был в нескольких местах испачкан не то маслом, не то жирной глиной; не было на нем головного убора, а волосы были взлохмачены и словно посыпаны пеплом; растрепана была борода. К тому же на ногах у него не было никакой обуви, и голыми ногами человек этот стоял на каменном полу двора. Лицо его было белым, как у покойника, под глазами — черные круги. И лишь приглядевшись к нему внимательно, можно было установить, что он пребывает в добром здравии, а бледен он оттого, что аккуратно намазал себе лицо белой краской, и вокруг глаз у него — черная тушь. Человека этого звали Руввимом, и был он председателем контрольной комиссии фарисейской партии.

Вторым был Ариэль, уполномоченный представитель школы Гиллеля. Одет он был так же изысканно и дорого, как несколько часов назад, с той только разницей, что с левой руки был снят сандаловый тефиллин с огненным рубином и вместо него пристегнут к запястью молитвенный пенальчик, более скромный и менее бросающийся в глаза.

Глядя на небо, Руввим сказал:

— Смотри, какие странные облака. Похожи на решетку.

— На крест похожи, — ответил ему Ариэль.

— На крест?.. Где ты видишь крест?

— Я целых три креста вижу… А ты не видишь?

— Я вижу тюремную решетку, — сказал Руввим.

Тут стоявшие во дворе перестали разглядывать небо и посмотрели друг на друга. Взгляд у Руввима был пустым, ненасмешливым и неколющим. Ариэль же выглядел еще более усталым, чем прежде, и в глазах у него появилась какая-то удивленная и пронзительная тоска, какая бывает у человека, только что приговоренного к смерти.

Отворилась калитка, и незаметный привратник пропустил во двор третьего человека — нарядного и безликого. Это пришел Матфания, председатель рабочей группы.

Луч света ворвался следом за ним, и в этом луче сверкнул целый рой слепней. Гудя и жужжа, они угрожающе устремились к Руввиму и Ариэлю. Но стоило привратнику затворить калитку, а лучу погаснуть, слепни сразу же куда-то исчезли, звук оборвался, и ни одно насекомое не село на членов рабочей группы.

— Неужели опоздал? — встревожено спросил Матфания.

— Ничуть, — ответил Ариэль. А Руввим сообщил:

— Товарищ Мегатавел уже находится у товарища Иоиля. Скоро и нас пригласят.

И точно — открылась дверь, ведущая в дом. Во двор вышел раб-сириец и сказал:

— Господин зовет вас. Пожалуйте, гости дорогие.

Первым решительно и твердо вошел Руввим. Вторым — взволнованный Матфания. Третьим — задумчивый Ариэль.

В прихожей сириец и еще один раб — по виду финикиец — омыли вошедшим ноги. Они хотели начать с Руввима, ноги которого были особенно грязны. Но Руввим вперед себя пропустил Матфанию, затем уступил место Ариэлю, и оба они потом стояли и ждали в передней, пока омоют ноги Руввиму. Так и вошли в горницу, как омылись: первым вошел Матфания, за ним — Ариэль и последним — Руввим, испачканный и всклокоченный, но с чистыми, пемзой оттертыми от грязи ногами.

В горнице за столом сидели два человека. Один был большим и грузным, с простецким лицом, с совершенно седой, но густой и лохматой шевелюрой и с такой же густой и взлохмаченной бородой, с широким и кривым ртом, как бы задранным к правому глазу. Этот правый глаз у него был чуть прищурен, а левый — широко открыт. Брови были густыми и совершенно черными. Нос — мясистым и раздвоенным посредине и еще раз раздвоенным по бокам, — эдакая айва вместо носа. И такими же раздвоенными и толстыми были у него мочки ушей. Лет ему было за семьдесят, но выглядел он намного моложе своих лет, полным сил и здоровья.

Рядом с ним за столом помещался длинный и худой человек с пегими, реденькими, зачесанными на лысину волосами, пустыми и бесцветными глазками, тонким и чувственным носом, маленьким, безгубым почти ртом и жиденькой бороденкой, которая, похоже, как выросла у него когда-то в юности, так больше и не росла, а только пожелтела от возраста. Лицо его было покрыто толстым слоем пудры — видимо, сам пудрился, так как пудра лежала комками, подчеркивая морщины и природную серость лица. Он был больше похож на высохшего и сморщившегося юношу, чем на почтенного старика и глубочайшего в Иудее знатока Священного Писания.

Первого звали Иоиль, и он после смерти Гиллеля возглавлял основанную тем школу. Второго звали ЛевийМегатавел, и он теперь возглавлял школу Шаммая, который тоже успел умереть.

— Мир вам, добрые люди, — произнес Иоиль еще до того, как вошедшие успели его поприветствовать. И тут же оценил и одобрил одного из вошедших: — Молодец Руввим — постится на неделе. А мы, гиллельянцы, ленимся — соблюдаем только День Очищения.

Сказав это, Иоиль обернулся к соратнику своему, Левию Мегатавелу. Правый его прищуренный глаз при этом как бы шутил и смеялся, а левый, широко открытый, будто извинялся.

Ни малейшего изменения не произошло в лице Левия.

— Впрочем, ленимся мы, для того чтобы сохранить силы и направить их на соблюдение более важных фарисейских правил, — прибавил Иоиль.

— Все правила одинаково важны. Нет более важных или менее важных, — высоким юношеским голосом произнес Левий, сохраняя при этом окаменелость лица и пустоту взгляда.

— Точно и справедливо замечено, — готовно поддержал его Иоиль и тут же ласково улыбнулся и добавил: — Но немощь человеческая, увы, дает о себе знать.

Вошедшим было предложено сесть напротив старцев и учителей.

На столе стоял кувшин с водой и пять чаш вокруг кувшина. Два блюда были установлены справа и слева от кувшина. На одном лежали сушеные финики, на другом — белые баккуроты-скороспелки.

Иоиль зачерпнул из блюда несколько фиников и разом отправил в широкий свой рот. И не успев прожевать их, сказал:

— Товарищу Левию и Руввиму нельзя. А ты, Матфания, и ты, Ариэль, угощайтесь с Божьей помощью. Особенно баккуроты рекомендую. Очень сладкие.