Гамбит - Михал Холева

– Полковник Брисбен? – неуверенно проговорил О’Баннон, снимая очки. – Я могу кое о чем спросить?

– Слушаю.

– А нам не лучше эвакуироваться пешком? «Мангусты» не пройдут, если так густо…

– Верно, это было бы неразумное решение, доведись им лететь мимо отрядов лейтенанта Картрайт. Но такого не случится – они в восьмидесяти километрах отсюда.

Капрал замер на миг. Щенок нахмурился, ничего не понимая.

– Вы ведь не думали, что я расставил их вокруг этого места? Они совершают диверсию, должны отвлечь на себя внимание врага, оттянуть его на ложную локацию. И как раз это и делают.

– Но если они должны были стать нашим прикрытием… – начал О’Баннон и сразу замолчал.

– Уверяю вас, они именно что наше прикрытие, – печально улыбнулся Брисбен.

– Но отчего вы не сказали нам?

Офицер, уже идущий в сторону ожидающего Штайна, остановился.

– Лейтенант Картрайт лично согласилась с этим планом, если вас это беспокоит, капрал. А остальное… Зачем об этом знать? Чтобы кто-то проговорился по радио или когда его схватили? А теперь, если это все…

Кивнул капралу и пошел в сторону своего связиста.

* * *

Через двадцать минут они уже были на борту «Бетты».

Ни у кого не было настроения разговаривать. Они не могли рассчитывать на чудо, что спасет остальную роту – или пусть бы даже взвод. Естественно, случалось и такое, но это никогда не было чем-то приятным. Бой – это бой. «Знакомых – жаль, – скривился про себя солдат, – а остальные – пусть идут нахер». Вот только проблемой было то, что в непростых условиях последних недель знакомыми там сделались почти все.

В транспортном отсеке стояла полная тишина, если не считать двигателей и всхлипов Исакссон. Сам Щенок знал, что у него есть некоторое время, прежде чем меланхолия дотянется и до него. Наверняка – уже на базе.

Все всегда происходило «уже на базе».

Сквозь приоткрытые двери транспортного отсека Щенок видел летящий в паре десятков метров прямоточник сопов. Машина шла низко, наполовину погрузившись в поднимающийся над болотом туман.

Когда же он прислушивался, начинало казаться, что далеко-далеко позади он видит вспышки рвущихся снарядов тяжелой артиллерии.

Но это могла быть и иллюзия.

Третье отделение

4 июля 2211 ESD, 03:04

В поврежденном комлинке прозвучало предупреждение об артиллерийском ударе. Раненый Ковбой на своей залитой водой стрелковой позиции тихонько вздохнул. Сдвинул очки, чтобы взглянуть на густой туман собственными глазами, без усилителей визорной системы. Он просто знал, что должен это сделать.

«Значит, вот оно, это место, – подумал он. – Здесь я и умру».

Тесно затянутая полевая повязка медленно пропитывалась красным, а бесполезный, без зарядов автомат лежал в стороне. Неподвижный и безоружный – такой, каким солдат не должен быть. Кровотечение вызывало тот род сонливости, когда руки тяжелеют, а воздух холодеет и густеет словно патока. Ковбой неспешно отстегнул ремешки шлема и отложил тот в сторону, потянулся за флягой. Пустая. Что ж, пять минут он как-нибудь выдержит. А потом – потом будет только свист воздуха и всепоглощающий взрыв артиллерийских снарядов. Он не чувствовал страха – вся гамма химии, которую он успел принять, вводила его в настроение скорее спокойного ожидания, чем боязни. «Нам бы принимать эти порошки каждый день», – подумал он. Все те дни, когда ему было так безумно страшно.

Вслушиваясь в нервную мелодию близких автоматных очередей, он вдыхал сильный запах дымовой завесы. Перемазанной в крови и грязи рукой потянулся к медпакету и нащупал пластиковую капсулу одноразового «пайнкиллера». Последний. «Единственный плюс от этого гребаного обстрела – это то, что не закончатся лекарства», – улыбнулся он сам себе, втыкая иголку в бедро. Прикрыл от наслаждения глаза, когда расходящееся тепло медленно наполнило весь организм. Неспешно, стараясь не задеть раненую ногу, Ковбой откинулся на спину. Почувствовал холод болотной воды, что просачивалась сквозь мундир, но это было не слишком важным. Важным было небо. Едва видимое сквозь туман и дым, оно было темно-синим и исключительно чистым. Ковбой не узнавал созвездий, хотя одно немного напоминало Замок, который был виден с поверхности Молдавии. Из дома.

Он потянулся в карман за табаком и бумагой. Прежде чем сумел скрутить неловкую сигарету мокрыми слабыми пальцами, использовал почти весь запас того и другого. Дрожа от усилия, солдат закурил, глубоко затягиваясь синтетическим табаком.

До удара осталось сто восемьдесят секунд. Ковбой пытался их отсчитывать, но получалось так себе.

Добрался до восьмидесяти четырех, когда услышал визг турбин «мангустов», а потом крики и шум от бегущих санитаров. Почти не чувствовал, когда его грузили на носилки и несли по устланному осколками и телами полю. Он потерял сигарету, когда сильные руки перенесли его в наполненную шумом двигателей и человеческими голосами пещеру транспортного прямоточника. Потерял сознание, когда машина отрывалась от земли, а в ушах его зазвучал успокаивающий голос сержанта Санчеса.

* * *

Тяжелым ранам после четырех лет службы в колониях он мог быть благодарен не только за врученный с помпой орден Красной Ленты, но и за то, что его направили домой. На этот раз – без помпы. Ковбоя и шесть десятков других просто загрузили в гибернаторы, установленные в переделанном для военного фрахта танкере, и послали на Молдавию. Проснулся он только на станции челноков.

Тогда-то узнал о восьми парнях из разведки, чьи холодильники сдохли во время путешествия. Проклятая неудача – пережить войну и быть убитыми бережливостью собственного государства. Он не знал никого из погибших по фамилии, хотя, кажется, он успел обменяться с ними парой слов, прежде чем они легли в криоген. Кажется, у одного из них была жена. Жаль женщину, наверняка она ждала его, счастливая, что муж выжил в удаленном на семьдесят световых лет аду.

Громыхающий плохо уложенным грузом челнок высадил его в космопорту Хуньяди. Мать Ковбоя после смерти отца болела, а единственная сестра была инженером на шахтах в Поясе, а потому его никто не встречал.

Он прекрасно помнил Молдавию. Не помнил только, каким должен быть он сам. Стоя на бетонных плитах, он чувствовал себя как потерпевший кораблекрушение, возвращающийся домой после многих лет на безлюдном острове. Как один из пятидесяти трех таких несчастных. Идя к воротам, краем глаза видел еще одного офицера, который передавал дурную новость жене разведчика.

* * *

Дом был точно таким же, как в его воспоминаниях. Мать ждала на веранде, в кресле-качалке. И только тогда он поверил, что сбежал.

Он ошибался.

Очень непросто вырваться от войны, если уж та схватит человека. Он долго не мог освободиться от мысли о тех, кто там остался. О Джеки, забитом насмерть на Двенадцатке. О Рикардо, который бежал к нему с аптечкой, все время говоря с ним по радио, и чей голос вдруг оборвался, чтобы больше никогда не вернуться. Об Уилкокс, которая стояла на коленях в грязной воде, с воем прижимая руку к разорванному осколком лицу. Он просыпался от сна о стрелковой позиции, запаха дыма и тупой боли в ноге.