Дневник смертницы. Хадижа - Марина Ахмедова

— Кому я скажу?

— Правильно. Никому не говори. Зачем лишний раз языком трепать.

Слава Аллаху, дядя мне поверил, что Сабрина порядочная, и теперь не пошлет меня обратно в село! Слава Аллаху! Я же говорила — в городе у домов, у стен есть уши. Значит, в городе уже пошли слухи, что Сабрина непорядочная. Вай, оказывается, дядя тоже такими сплетнями интересуется. Клянусь, этот город в сто раз больше, чем наше село, а сплетни в нем расходятся с такой же скоростью.

Со вчерашнего дня я плачу не переставая, и тетя плачет, а дядя на нас кричит. Потом тетя на меня кричит, чтобы я из-за этих шайтанов не плакала. Потом она кричит на дядю, и дядя снова кричит на нас.

Дядя говорит, эти люди, которых убили, — плохие. Я не знаю, кто плохой, кто хороший, мне только жалко. Клянусь, умереть от жалости могу.

Позавчера дядя ушел в ночную смену. В пять утра он тете на трубку позвонил, сказал, чтобы мы быстро оделись и ушли из дома. Я проснулась, когда тетя стала меня трясти. Открыла глаза, она в ночнушке стоит надо мной, глаза как бешенные, растрепанная вся. От страха я закричала.

— Тихо давай! — шепотом крикнула она. — Быстро собирайся, уходим! Через две минуты машина за нами приедет!

— Что стало?

— Молчи, собирайся!

Я вскочила, руки у меня тряслись. За окном уже светлело. Стала юбку на себе застегивать, пуговицу от страха оторвала.

— Иди мне помоги, — позвала из спальни тетя.

Она вытаскивала из комода золото и бросала его на платок, постеленный на кровати. Мы его завязали и положили ей в сумку.

— Обувайся быстро!

Я побежала в коридор. Тетя не могла надеть туфли — за ночь у нее опухли ноги. Я наклонилась помочь ей, она с силой давила мне сверху рукой на плечо. В этот момент как стали стрелять из автоматов, мы от страха закричали! У тети сразу трубка зазвонила.

— Уже началось! — кричала тетя. — Хорошо, Вагаб, хорошо! Все как ты сказал сделаю.

— Не успели мы, — сказала она мне. — Они там уже начали. Их окна на наш двор выходят, если из подъезда покажемся, могут в нас стрелять. Вагаб сказал, чтобы мы в дальнюю комнату ушли, пока тихо сидели. Если гранатометов у них нет, нашему дому ничего не угрожает.

Никогда я не обращала внимания на новости по телевизору. Сколько можно? Они каждую неделю свои операции устраивают, надоело уже. А теперь в нашем дворе началось. Даже дядя не знал, что так будет, он бы увез нас отсюда заранее.

Стреляли минут пять, потом мы два часа сидели в спальне, даже нос боялись высунуть. Уже стало светло. Солнце поднялось и било лучом из окна. Потом тетя встала и пошла в коридор.

— Тетя, ты куда? — испугалась я.

— В туалет надо, чай попить надо? Сколько тут сидеть можно? Они там в свои кошки-мишки играют, а я терпеть должна?

Я тоже вышла на кухню и включила чайник. Пока тетя была в туалете, я выглянула в окно. Во дворе стояли два бэтээра. На крыше гаража я увидела человека в пятнистой одежде и с черной маской на лице. Десять милиционеров прятались за пристройками того дома. Аман! Только сейчас заметила — почти на всех балконах пятого этажа, пригнувшись, стояли люди в масках, у них на глазах были какие-то странные очки, больше на пластмассовые коробки похожие. На крыше тоже были такие. Интересно, сколько там этих шайтанов прячется, подумала я.

— От окна отойди, — сказала тетя.

Мы забрали из холодильника еду — сыр и колбасу — и снова ушли в спальню.

— Тетя, а как они будут по дому стрелять? — спросила я. — Там же тоже люди.

— Людей там уже нет, их эвакуировали. У них же подъезды с другой стороны, а у этих окна — с нашей.

Снова позвонил дядя. Сказал, что у этих только автоматы, но чтобы мы на всякий случай тихо сидели, потому что спецоперация только вечером кончится. Потом звонил из Москвы Русик, и тетя сказала ему, что все в порядке. Тетя не разрешила мне пойти в зал смотреть телевизор. Я подошла к окну, которое с другой стороны, и стала смотреть в него. Люди спокойно шли по своим делам, ехали маршрутки.

Так мы сидели до двух часов дня. Тетя постоянно ругалась, что они себе премиальные зарабатывают, а мы тут должны пухнуть, как в бочке. Она разрешила мне пойти подогреть обед, потому что все было тихо.

На кухне ничего не поменялось, но мне стало не по себе. День был очень солнечный, лучи падали на тарелки, стоявшие на столе, но есть из этих тарелок мне расхотелось. Я посмотрела по сторонам — мне казалось, из кухни что-то пропало. Но все было на месте. Может, так мне показалось, потому что с улицы не приходило никаких звуков? У меня появилось такое чувство в сердце, как будто кто-то щиплет его наманикюренными ногтями.

Я только включила плитку, как с улицы раздался громкий голос: «Сдавайтесь, вы окружены!» Голос так сказал несколько раз. Я прислонилась к стене, чуть-чуть отодвинула занавеску и стала смотреть во двор. Со стороны пристройки бегали дети и снимали бэтээры на трубки. Одни милиционеры прогоняли их, другие — грызли за пристройками семечки. Потом на середину двора вышла женщина в черном платке, ее вели двое мужчин в масках.

— Тетя! — позвала я. — Иди посмотри.

Тетя вышла из спальни и тоже прислонилась с другой стороны окна.

Женщина встала прямо под окнами этого дома.

— Сынок! — крикнула она. — Мамин! Выходи, да!

Из окон никто не выглядывал. Женщина стояла одна и ждала. Рядом с ней уже никого не было — те двое отошли. Она стала тянуть к дому руки и несколько минут стояла так молча с вытянутыми руками.

— Сынок! — снова позвала она, когда никто не ответил. — Душа мамина! Выходи, ничего тебе не будет! Клянусь, ничего не будет! Выйди, да, красавчик мамин! Ничего тебе не сделают! Сынок, выходи!

Она так тянула руки, как будто хотела дотянуться до пятого этажа. Никогда еще в городе не было так тихо.

— Сынок! Бабушка дома ждет! У бабушки с сердцем тоже плохо! — снова стала звать она. — Аминка ждет! Джамилька ждет! Выходи, мамин! Сдавайся, да! Ничего тебе не будет! Сдавайся, душа мамина! Красавчик мами-и-и-ин!

Клянусь, у меня слезы сами из глаз покатились, пока ее слушала. Женщина стала ломать руки и плакать. Из окон все равно молчали, а она все равно не уходила.

— Мама, уходи, да! Я не выйду! — крикнули из окна.

— Сынок, мамин, как не выйдешь?! Выйди, умоляю тебя! На коленях тебя умоляю! — Она встала на колени. — Душу мне не убивай, сынок! Мама тебя любит! Ты мамин! Выходи, сдавайся! Красавчик ты мой! Ты как больно маме делаешь!

— Мама, встань, да! Я все равно не выйду! Не унижайся перед ними! Уходи, да!

— Клянусь, ничего тебе не сделают!

— Мама, я не выйду! Все!

— Сынок! Мамин! Сдавайся! Сынок, сдавайся, да!

Она еще кричала и тянула руки, но ей больше никто не ответил. Потом к ней подошли люди в масках, взяли ее за руки, подняли с колен и стали уводить. Она снова кричала, потом перестала. Мы с тетей стояли и плакали. Не прошло и минуты, как из окна на пятом этаже показался молодой парень с автоматом. Аман! Он, кажется, мой ровесник! Он стал стрелять вниз. Мы с тетей упали на пол. Начал пулемет, он сыпался мне в уши, как мелкие острые бусинки. Потом, наверное, бэтээры, потому что наш дом затрясся, тарелки упали со стола. Я ничего не слышала, как будто оглохла. Потом все успокоилось. Мы лежали на полу, и было очень тихо, пока из окон с другой стороны не послышалась свадьба — машины ехали на большой скорости и гудели. С мечети пришел азан. В другое время я люблю слушать голос муллы — такой он звонкий и чистый. Но сейчас звуки свадьбы и азан почему-то показались мне еще страшнее, чем звуки пулемета и бэтээров. Я приподнялась и посмотрела в окно. На том месте, откуда стрелял парень, появилась черная дыра.