Звездолет "Иосиф Сталин". На взлет! - Владимир Перемолотов

– Разумеется, я помню об этом. Однако существуют не зависящие от нашей воли обстоятельства. Возможно, у нас просто не хватит сил сделать все. Мой вопрос – это вопрос о приоритетах.

Британец задумался. Этот русский прав. У него там не так много сил.

– Хорошо. Я облегчу вам задачу, – сказал британец. – Принимайте решение по обстоятельствам. Если сможете, добудьте аппарат и изобретателя. Если это вам не по силам – добудьте хотя бы аппарат, а немца – ликвидируйте.

…По-хорошему тут нужен был пулемет – «максим» или, на худой конец, «гочкис», но откуда? Оснастить «яйцо» пулеметом никому и в голову не приходило. Как, впрочем, никому до сих пор не приходило в голову, что на одиннадцатом году Советской власти в самой середине Российской Советской Федеративной Социалистической Республики профессорский аппарат могут атаковать с земли какие-то бандиты.

Да и был бы пулемет, что с того? Яйцо кувыркалось, словно взбесившийся от радости полета стриж – вверх, вниз, вправо, влево… Поди постреляй из такого, если врага на мушку не поймать…

Тем, внизу, было куда как проще. Они стояли на твердой земле, и их не крутило, словно куски баранины на вертеле. Пользуясь этим, бандиты палили из винтовок и револьверов, хотя тоже, надо сказать, без особого успеха.

Сквозь сетку трещин в стекле, когда его разворачивало лицом к земле, Федосей видел, как вспыхивают одиночные выстрелы. На его счастье там, внизу, пулемета тоже не нашлось…

Свинец летел мимо, но что с того? Рано или поздно аппарат должен будет приземлиться. Точнее, если все пойдет далее, так же как и шло, упасть.

Чем объяснялась вся эта воздушная акробатика, Федосей мог только догадываться. Видимо, одна из пуль повредила газовый руль, и яйцо теперь описывало замысловатую спираль, начавшуюся в небе пару верст назад и неизбежно долженствующую закончиться на земле.

Рулить он не мог, отстреливаться тоже и тогда, закрыв глаза, он, изо всех сил упершись в рукоять руля, застывшую в среднем положении, начал толкать ее вперед. Ногой бы упереться – но тесно, не согнуть ногу… От напряжения Федосей закрыл глаза и представил, как кончик застрявшей пули сминается под острой стальной кромкой, сминается и, наконец…

В этот момент яйцо ударилось в стену деревьев, и пилота, словно ненужную вещь, вышвырнуло наружу.

Боли он не почувствовал – только стремительное движение. Мир из только что бело-голубого стал коричнево-зеленым, взвыл и смолк ветер.

С мокрым хрустом, спиной, Малюков проломил что-то гибкое и хрустящее, зацепился плечом, перевернулся через голову и… остановился.

Несколько мгновений он ждал, что движение продолжится, но все уже кончилось.

Готовый к боли, он шевельнулся, но, к удивлению своему, ничего не почувствовал. Одна рука двигалась, ноги двигались, шея вертелась… Воздух, сжатый в легких для стона, легко вышел наружу.

Как ему повезло, пилот по-настоящему понял только тогда, когда, осторожно перевернувшись и сползши на землю, огляделся.

На его счастье, полет профессорского яйца остановил не могучий ствол, что мог помнить бредущих в Сибирь декабристов, и росший в двадцати шагах левее, а всего лишь несколько стоящих друг за другом худосочных стволиков, теперь покореженных и вывернутых с корнем.

Повезло. А если б не вторая рука – то и вовсе все было бы отлично…

Со второй рукой было плохо.

Крови там не было, но о дерево он приложился со всей силы. Ключицу ломило так, что любое движение откликалось болью.

И все-таки он остался жив!

Он подумал, что Икару в такой же примерно ситуации в свое время пришлось гораздо хуже, и приободрился.

Все еще живя последним мгновением падения, Федосей, счастливо улыбнувшись, полной грудью вздохнул. Жив!

Резкий запах сгоревшей смеси, слившись с запахом травы, деревьев и овражной сыростью, привел его в себя. Все эти радости могли очень скоро кончиться. Жив-то, конечно, жив, но жив пока!

Он стоял на более-менее ровной площадке, а в десятке шагов от него склон холма уходил вниз. Густые кусты загораживали там все, что можно, не давая взгляду улететь дальше, чем на десять-двадцать метров.

Где-то там, за переплетением ветвей, непременно должны быть люди.

– Бандиты, – сам себя поправил чекист. – Только откуда они тут?

В том, что это белобандиты, сомнений не было. Никому другому просто в голову не пришло бы начинать охоту за секретным аппаратом Советской республики.

«Получается, знали, где и когда… Получается, враг где-то рядом с нами, чуть ли не в лаборатории…»

Неловко поводя плечом, он хлопнул по карману. Пулемета нет, зато наган на месте. Придется обходиться тем, что есть.

Кривясь от боли, откинул барабан, проверил патроны. Все гнезда масляно желтели латунью. В левом кармане галифе звякнула еще горсть, что держал там россыпью по военной привычке.

Ничего.

«Все не так плохо, – подбодрил он себя. – Наверняка кто-то наблюдал за полетом, а значит, к месту падения уже спешит отряд ЧОНа, и значит, продержаться нужно совсем немного».

Поводя стволом, Федосей слушал, что происходит вокруг. В первую очередь нужно было определиться с врагами. Стук тележных колес он уловил секунд через десять. Враги торопились доделать недоделанное. Эти про ЧОНовцев, может, и не знали, но догадывались. В гомоне отчетливо прозвучал командирский окрик:

– Немчика живым взять!

Это презрительно-гадкое «немчик» почему-то покоробило Федосея более всего. Бандиты явно не знали с кем связались.

– Немчика? – ядовито переспросил чекист, с облегчением ощущая, что злость нашла нужное русло. – Покажу я вам немчика!

Сняв наган с предохранителя, он похромал к аппарату.

Яйцу досталось больше, чем человеку. Стеклянный верх раскрошился, разбитые пулями и падением осколки стекла, словно звериный оскал, сверкали на солнце. Трубы двигателя смялись и загнулись враскоряк, наподобие якорных лап.

Но даже в этом виде профессорское яйцо должно интересовать белобандитов не меньше, чем отсутствующий тут профессор.

Спрятать его?

Он попробовал стронуть яйцо с места, но вбитый в землю аппарат не шелохнулся. Федосей покачал головой. Спрячешь такое, как же… Да и не успеть. Испортить? Что там в силах голыми руками испортить человек, если аппарат со всего маху, себя не жалея, въехал в землю?

– Профессор! Эй, профессор! – заорал кто-то по-немецки. – Выходите к нам. Мы друзья!

Голос зовущего был высок, звонок, наверное, оттого, что кричавший нервничал. Наверняка и в его голове бродили мысли о самой середке СССР и двенадцатой годовщине Советской власти.