Серебряная ведьма - Сьюзен Кэррол

«А как насчет тебя, Симон? Чего заслужил ты?» – хотела спросить Мири, но он уже отошел от нее, бормоча, что нужно еще раз, на всякий случай, осмотреть двор. Она провела языком по губам, вспоминая вкус его поцелуя, все еще ощущая его объятия.

Когда он исчез за дверью сарая, она поежилась, вдруг почувствовав холод и одиночество. Зажав кулон Мартина в кулаке, она горестно посмотрела на него.

Выйти за него замуж. Именно это сказали ее сестры и Мари Клэр, и даже она сама обещала себе сделать это. А теперь и Симон советует. Но, убрав кулон под платье, Мири поняла, что после всего, что случилось, она никогда этого не сделает, и наконец-то поняла почему.

Она безнадежно влюблена в Симона Аристида.

Мири лежала на спине, подстелив под себя одеяло, которое дала мадам Мейтлан, чтобы она могла поудобнее устроиться на сеновале. Она устала, но сон все не шел, и в голову лезли бесконечные мысли о мужчине, который спал в другом конце сарая.

Ей пришлось потрудиться, чтобы убедить Симона прилечь, вместо того чтобы дежурить снаружи всю ночь. О малейшей опасности их могли предупредить собаки, убеждала она, и что будет с ним, если разразится гроза? Он может промокнуть, проведет ночь на сырой земле и совершенно устанет к утру. И все это без всякой разумной причины.

К ее большому удивлению, он согласился. Возможно, просто сильно устал, чтобы спорить с ней, хотя полностью понимал, что теперь не сможет закрыть между ними дверь, как это было в гостинице.

Однако Симону закрытая дверь не понадобилась. Как только они улеглись, он замолк и стал возводить между ними стену, которой не было. Это у него получалось превосходно.

Она повернулась на бок и смогла разглядеть его силуэт, едва заметный в тусклом лунном свете, проникавшем сквозь тучи и открытое окно сарая. Симон Аристид, человек, которого она любила всю свою жизнь, как бы она этого ни отрицала.

Она полюбила его, когда была еще наивной девочкой, очарованной красивым мальчиком с темными кудрями, темными как ночь глазами и невероятно очаровательной улыбкой, которого повстречала на скалистом холме в полночь.

Но то, что она чувствовала к Симону теперь, было гораздо глубже, чем увлечение молодости, когда ее привлекла его физическая красота. Она отчетливо видела все его недостатки. Не те шрамы, которые изуродовали его лицо, а те, которыми было покрыто его сердце, видела боль и мучительные воспоминания, которые заставили его уйти в себя, отгородиться от мира.

Она понимала, что он мог быть крайне безжалостен, если считал это оправданным. Жесткий и подозрительный, он не принимал ничего магического. Особенно упрям и непреклонен он был во всем, что касалось Ренара. Любовь к Симону была бы предательством не только Мартина, но и всей ее семьи.

Даже понимая, как это верно, видя суровую действительность ситуации, сознавая, что это невозможно, она все равно хотела прикоснуться к Симону, приласкать его, изнывала по теплу его губ в темноте. Пришлось крепко обхватить себя руками, чтобы сдержать свой порыв.

После того лета, когда он, молодой и амбициозный, нагрянул, словно ураган, на остров Фэр, Симон прошел длинный путь. Как бы он ни преуменьшал свою заслугу, но ради спасения Мейтланов он сильно рисковал. И вовсе не из личных интересов, как утверждал он, а из того же сострадания, которое заставило его утешать мадам Пиллар, грустить и молиться над могилой брошенного ребенка. Это была проверка его характера: горе, которое он пережил, после того как вымерла его деревня и вся семья, сломало бы многих.

Возможно, он сожалел, что был учеником ле Виза, этого фанатика, превратившего его в Ле Балафра, безжалостного охотника на ведьм. Симон мог расслабиться полностью только со своей лошадью, ухаживая за Элли с невероятной нежностью, подарить которую не мог больше никому. Мири это понимала. Любить лошадь, собаку или кошку было гораздо безопаснее… Общение с этими простыми существами давало человеку полнейшее понимание, любовь и доверие. Существование Симона было гораздо более одиноким, чем Мири, когда она вернулась на остров Фэр полгода назад в надежде обрести покой и счастье, которых там уже не было.

Девушка тяжко вздохнула. Ворочаясь в соломенной постели, она услышала, как пошевелился Симон, и поняла, что он тоже не спит. Почувствовал ли он, что она следит за ним? Его голос напугал ее.

– Кажется, гроза прошла стороной.

– Да, – согласилась Мири с грустью, глядя вверх через открытое окно. Последние тучи рассеялись, вышла яркая луна. – Еще один засушливый день. Бедная матушка-земля, – вздохнула она.

– Ле Виз сказал бы, что засуха – Божье проклятие, что французы прокляты за свои грехи.

– И он бы ошибся. Бог не такой жестокий, Симон. Он бы никогда не разрушил то, что создавал с такой любовью. Думаю, он стремится исправить даже самые худшие души. Я не особенно верю в ад.

– А я верю. Хотя не думаю, что это какой-то котел с расплавленной лавой или раскаленными углями, как заявлял ле Виз.

Мири хотелось разглядеть его лицо. Но даже в ярком лунном свете она видела лишь тень его головы, лежавшей на руках. Он тоже глядел в окно.

– Какой он, по-твоему? – тихо спросила она.

– Холодный. Темный. И если ты протягиваешь руку в пустоту, чтобы прикоснуться к кому-то, никого не находишь.

Пустота в его голосе ранила ее сердце. Намерения держаться от него на расстоянии сразу были забыты. Она пододвинулась ближе, он остался на месте, и пальцы их переплелись. После долгого молчания он заговорил, но уже не так уверенно:

– Мой отец согласился бы с тобой… о засухе. Помню его слова, когда урожай был уничтожен проливными дождями. Тогда он сказал мне, что природу понять невозможно. Можно только жить в гармонии с землей, радоваться дням изобилия, делая запасы на трудные времена, и верить в Бога, чтобы он хранил тебя.

– Жить в гармонии с природой, – прошептала Мири. – Именно этому учила меня мама.

– Ты бы поняла моего отца. Он… он бы с тобой отлично поладил.

– Уверена, он бы мне понравился. Расскажи мне о нем еще, – попросила она, ласково погладив его пальцы.

Она боялась, что он откажется. Заставить Симона говорить о семье было очень трудно, но, возможно, под покровом темноты ему будет легче, когда только руки касаются друг друга.

Поначалу он говорил медленно, потом стал охотнее описывать свою жизнь в маленькой деревне, пока она ясно не представила себе всю картину – от просторного поля до ухоженного дома.

Жавьер Аристид с натруженными руками делился с Симоном своей мудростью. Учил его всему, что знал об уходе за животными. Его мать, вечно занятая на кухне, содержала и дом, и семью в идеальном порядке, но всегда готова была приласкать его, лучезарно улыбаясь. А маленькая сестренка Лорена ходила за обожаемым старшим братом как привязанная, бежала к нему за утешением, когда разбивала коленку, или показывала маленькое сокровище, которое нашла.