Троя против всех - Александр Стесин

– Соседям крупно повезло. Могло бы быть гораздо хуже.

– Несомненно, – согласился Синди. – Они легко отделались. Здесь, дорогой Дэмиен, чего только не бывает. А вы говорите, сказки. Легенды и предания. Чем сказки на ночь читать, просмотрите-ка лучше еще раз уставные документы. Пока нас какой-нибудь Тавареш к стенке не приставил.

Жузе заезжает за мной, как когда-то, почти четверть века назад, заезжал Пит Хьюз, и, сев в машину приятеля, я моментально переключаюсь на другую… скорость? волну? На другой язык. Кажется, вся жизнь была затеяна только ради этих внезапных переходов – с одного языка на другой, из одного мира в другой. Днем – школа (тогда) или корпоративная работа (сейчас), а вечером, тогда и сейчас, – репетиция где-то на задворках, среди городских трущоб, в которых только и может появиться такая музыка.

Иногда мы репетируем в пустующем складском помещении неподалеку от Вилы Алис, но это помещение часто бывает занято: его используют и другие группы. Тогда репетиции перемещаются, как правило, к Карлушу, что само по себе странно: ведь Карлуш, в отличие от остальных, человек семейный. У Жузе и Шику есть «наморадаш»[145], или, как говорит Жузе, «боевые подруги», но они все время меняются. «Просто не хочется себя связывать, а тем более не хочется никаких педиду, аламбаменту, апрезентасау[146]… Нам, хардкорщикам, такое не пристало». Что до Ману, ему вообще, кажется, до женщин нет дела, он рад дубасить по своим барабанам. Правда, Жузе пару раз обмолвился, что у Ману-то как раз семья есть, но они «живут отдельно». Оно и неудивительно: трудно представить Ману с его гангстерским стилем в роли папаши. Хотя… был же, например, в группе Error Of Division молодой отец по имени Клаудио. Вот уж кто был гопником – и ничего, нянчил дитя, таскал его на концерты. Ману, впрочем, не гопник, он – бунтарь и отщепенец. Да и все они, бессемейные, отщепенцы: в Африке так не принято. Принято жить большими семьями, кланами, где работает кто-то один, а остальные просто живут и хлопочут по хозяйству. Хотя по-разному бывает, конечно. Одним словом, единственный семьянин из них из всех – это Карлуш. Его семье и страдать. Впрочем, не так уж они и страдают. Жена с дочерью занимаются своими делами, как будто и не слыша оглушающей музыки, сын же, семилетний мальчик, стоит, прислонившись к косяку, слушает с беспристрастным видом. Ему нравится. А соседи? Соседям тоже нравится. Ни разу еще не жаловались. Ангольцы уважают любую музыку, даже нашу. Ману держит у Карлуша тренировочную установку с заглушками. Основная установка со всеми аксессуарами стоит у него в Казенге, но там всей группой репетировать сложно: слишком тесно среди всего того хлама, который коллекционирует Лукаш. Холостяцкая квартира Шику тоже захламлена под завязку. У Карлуша же, наоборот, хлама мало; его малогабаритная квартира кажется почти просторной. Она – для репетиций, а дом Ману и квартира Шику – для отдыха с пивом и травой. У них всегда весело. Только Жузе никогда не зовет к себе. Говорит, что любит порядок, а убирать квартиру после пьянок не любит. Странное поведение, особенно для африканца. Я до сих пор ни разу не был у него в гостях. Но ведь я и сам никого не приглашаю в свою экспатскую квартиру. Хотя как раз Жузе-то у меня бывал. Я почему-то с самого начала был уверен, что квартира Жузе не хуже моей собственной, может, даже и лучше. Не то чтобы я у себя в Майанге так уж роскошествовал. Но если сравнивать с домом Шику, то – да, роскошь. Там, где Шику живет, не до шику, простите за каламбур.

Сквоты Трои-Кохоуза – ничто по сравнению с «кубатами» Казенги или руинированными многоэтажками в самом центре Луанды, где благополучные Алваладе, Майанга и Мирамар соседствуют с кромешными трущобами. Если здание может быть уподоблено живому организму, эти дома похожи на записных прожигателей жизни, какими те предстают на склоне лет, когда проходят осмотр в кабинете врача: кажется, все они состоят из сплошных хрипов, свистов, одышек, сердечных шумов, кишечных полипов, неприятных запахов и пигментных пятен. Все обвисло, просело под лишним весом, артрозный каркас еле справляется с хроническим состоянием квашни. Что делать такой развалине – пытаться привести себя в порядок или смириться и ждать, пока ее снесут китайские подрядчики? Не станет ли еще хуже, если резко все изменить? Ведь любой медик скажет вам, что слишком жесткая программа оздоровления может дать плохой результат и, как ни парадоксально, приблизить конец. Милонгу[147] оказывается хуже, чем сама хворь. Нет уж, лучше оставить все как есть. Остаться шамбета, инкомодаду[148]. Обшарпанные подъезды с накорябанными ключом надписями на стенах, с облупившейся штукатуркой, со сложной смесью запахов, с сеткой-рабицей вокруг шахты с неработающим лифтом. Что-то в этой запущенности родное, забытое, устало-щемящее. Есть, конечно, здания, которые в постсоветские времена здесь называли «на полпути к капитализму»: фасад непригляден, зато внутри все чин чином, евро-(афро?)-ремонт, многие из квартир приведены в божеский вид. В одном из таких зданий, в южной части Майанги, я и поселился. У меня в квартире – относительно новая мебель, красивые занавески, раздвижные двери между смежными комнатами. Стены выкрашены в ярко-оранжевый цвет, подушки на расставленных по углам тростниковых креслах – тоже оранжевого цвета (у хозяев интересный вкус!). В гостиной полстены занимает газозарядный экран, а под ним стоит винный шкаф. В общем, люкс. Но такая жилищная ситуация скорее исключение, чем правило. В большинстве случаев плачевный внешний вид многоэтажки вполне соответствует тому, что внутри.

Здание, в котором живет Шику, находится в городском округе Рангел, на улице с забавным названием Штрада-да-Бригада, рядом с эвкалиптовой рощей. В начале восьмидесятых кубинцы собирались вырубить эту рощу, чтобы построить первые в Луанде блочные дома. Им было невдомек, что эвкалипты росли здесь не случайно: когда-то их посадили колонисты, чтобы осушить подземные озера. К счастью, кубинские строители так и не осуществили своего замысла – роща уцелела. Но в начале нового века озера очнулись от своего подземного сна и затопили полрайона, превратив бекуш[149] Рангела в «ангольскую Венецию». У Шику же в доме Венеция не только снаружи, но и внутри. На первом этаже прорвало трубу, весь подъезд затопило. Чтобы попасть на верхние этажи, надо обойти этот вечный потоп вдоль стенки, держась за нее, пробираясь на ощупь, и в темной глубине подъезда нащупать дверь, за которой – лестница (лифт не работает еще со времен правления Агостиньо Нето). Подниматься по лестнице надо тоже на ощупь и желательно на четвереньках, так как многие из ступенек отсутствуют, недолго и провалиться. На то, чтобы одолеть в темноте два лестничных марша, уходит добрых пятнадцать минут. Правда, иногда на ступеньках оставляют зажженные свечи, но толку от них мало, а на застывшем воске можно еще и поскользнуться. На верхних этажах воды нет, и поэтому жильцы спускаются в подъезд с тазиками и кастрюлями. В воде, заполнившей подъезд, моются, стирают белье, используют ее для готовки. Ни дать ни взять деревенский пруд. Кто-то из соседей Шику грозился даже начать разводить в этом пруду рыбу. «А что? Будем ее всем миром ловить и продавать на рынке в Пренде. Да и сами есть будем». По словам Шику, с помощью такого предприятия сосед надеялся разделаться со всеми своими килапи[150]. Как явствует из запахов, доносящихся с верхних этажей, рыбу жильцы дома уважают. Ее жарят прямо в коридоре, на лестничной клетке, особенно по ночам. Часов в одиннадцать вечера тиа-бессангана[151] с пятого, любительница полночных пиршеств, или рубаха-парень с шестого, осознавший, что он голоден, пьян и страшно одинок, выпирают из своего логова переносной гриль и при свете масляной лампы закатывают полночное муфете[152], на которое приглашаются все желающие. Кабовердцы, что живут на последнем этаже, тоже вносят лепту. У них в котлах булькает национальное блюдо качупа – варево из бобов, кукурузы, мяса и рыбы с разнообразными пряностями. Иногда тусу устраивают и во дворе. Среди ночи под окнами раздаются пьяные голоса: «Эй, Шику, одолжи-ка нам соль». И Шику, чья квартира на втором этаже, просовывает солонку в окно спальни. Окно это не застеклено; чтобы ночью к нему не забрались воры, Шику приспособил снаружи решетку от мангала. У него есть что красть – при условии, что грабитель сможет сориентироваться в этой «лавке древностей». По части хлама двухкомнатная квартира Шику не уступает дому Ману. Обе комнаты завалены старой мебелью, велосипедами, электрогитарами, пепельницами и книгами. Книгами в первую очередь. Тут грабителю, если он шарит в букинистике, особенно есть чем поживиться. От Камю и Андре Жида до первого издания «Священной надежды»[153].