Завещание Сталина - Эдуард Скобелев

Над голубовато-серой дымкой рассвета вставало одно-единственное, странно круглое, напоминавшее купол парашюта облако. На большой высоте оно светилось все ярче розовым светом.

Боруху Давидовичу подумалось, что это ангел распростёр крылья, чтобы видом своим подбодрить людей. Но это лишь подумалось, и то на короткий миг, потому что никаких ангелов Борух Давидович не признавал.

Господи, спасения можно было искать только в далёкие времена, когда всё казалось бесконечно щедрым подарком творца и верилось в предстоящую встречу каждого с богом, на последнем строгом экзамене отбора в небесную, вечную уже жизнь, теперь расслабляющая химера не вызывала ничего, кроме раздражения.

Когда облако, укрупнившись и вытянувшись, полностью озарилось лучами восходящего светила, выяснилось, что оно многосложно и громоздко и состоит, по меньшей мере, из дюжины частей, совершенно не связанных между собой.

«Вот так и жизнь, поманив реальной выгодой, вдруг рассыпается на сотню самых неприятных проблем…»

Борух Давидович нутром чуял, что пора слинять, выйти вовсе из игры.

Был период, когда приказали закончить дело по «святому Августину». Он лично закрутил пружину, но подручные подвели, как не раз подводили и в прежних «эндшпилях».

Прохоров ещё валялся в реанимации, а Борух Давидович так удачно сфотографировался на фоне районной автоаварии, что многие в самом деле поверили, что он поломал рёбра и практически уже не жилец.

Он принял связного от высшего руководства в бинтах и гипсовых шинах. Постанывая, навешал лапши на уши и сумел убедить, что рассчитывать на него уже нельзя.

С последней женой к этому времени он был в разводе, и это обстоятельство было также удачно использовано: связник и сам когда-то пережил предательство: пока он сидел за решёткой в Орше, жена укатила в Израиль с хахалем, его прежним приятелем, кстати, и свалившим на него всю вину за хищения, в которых участвовала, по крайней мере, дюжина компаньонов…

Таким образом Борух Давидович оказался в закрытом городке под Новороссийском: если бы он рванул куда-либо за рубеж, что было гораздо проще, его бы вычислили агенты главного шефа и, конечно же, придушили: если речь шла о реноме Конторы, которой он служил, ни с кем и ни с чем не считались.

Но через несколько месяцев Контора добралась до него и в этом заповеднике. Оказалось, они просвечивали от макушки до пяток не только КГБ, но и тем более ФСБ.

Он боялся, что теперь они сделают с ним всё, что пожелают. Убьют, конечно, раскрыв, что он симулировал. Но верить в это не хотелось: за что? Разве он им не служил? Бывало, конечно, что отрывал не свой кусок и даже брал у более слабых по мелочам, но разве они не делали того же самого? Вот Горелик, тот даже родственников обирал, а когда его накрыли, невозмутимо ответил: «Мир такой. И лиса мышкует, когда ноги не носят. А у меня очки — сорок диоптрий!»

Зачем убивать его? Он совсем выстарился, стал немощным и геморройным, кругом испёкся и больше ни для кого интереса не представляет…

Но тревога не уходила. Он знал, что все они подонки, все мстительны и нетерпимы. Все — до единого.

Конечно, они немедленно определили, какую линию занять, едва на горизонте появился Горбачёв: «Теперь нельзя терять ни минуты: нужно добивать систему, потому что она переродилась — из нашей стала делаться ихней: «доктора наук» расплодились из кучеров да лакеев, возомнили, что могут и впрямь создать национальное русское государство…»

Роли были распределены: одни крушили идеологию, загаживали подъезды души, зная, как брезгливы порядочные люди к экскрементам в самых святых местах, другие, поделившись на группы, великолепно знавшие все слабые звенья режима, напористо набивали карманы, они же платили «идеологам», потому что Запад вначале не очень-то верил в реальность предприятия, да и то, что прилипали миллионы к рукам получателей, как-то их вначале сдерживало, пока им мозги не вправили и не напомнили, что они рассовывают по карманам несравненно больше…

Как-то он спросил у полушефа:

— Я не сомневаюсь, что «святой Августин» достоин печальной участи. Но всё же: в чём его обвиняют? Мы стойкие бойцы, но ненависть к врагам нужно ковать на конкретике!..

— Ахинея! — взвился полушеф. — Слыша это, я сомневаюсь в твоей благонадёжности!.. Залог нашей победы — безоговорочное выполнение воли вышестоящих! Им больше известно, и если они о чём-то решают, это для нас свято!

— Разумеется, — смиренно ответил Борух Давидович, испугавшись, что полномочный осёл может подать на него докладную, тогда как его карьера только поползла вверх. — Но я должен вести работу с исполнителями. Иной раз, особенно в сложных ситуациях, не грех дать им кое-какой намёк.

— Ты что же, напрочь лишён воображения? — усмехнулся полушеф. — Ври что угодно, только не ссылайся на начальство! Не пачкай ему зад, он и без того в дерьме.

Борух весело рассмеялся. И полушеф сменил гнев на милость:

— Прохоров умён и уже потому антисемит. Антисемит — всякий, кто умнее еврея. Кто талантливее и успешнее… Мне записали три телефонных разговора Прохорова. Говорю определённо: если бы у меня было время, я бы озолотился… Одну из оброненных им фраз я уже продал нашему философу, ты его, кстати, знаешь. Он поставил за неё три бутылки коньяка. И уверяет, что развернёт случайно оброненные слова в монографию по психологии восприятия окружающего мира. Я тебе доверю эти слова, потому что идею уже застолбили: «Если человек слишком большого роста, он кажется больше, чем есть на самом деле; если человек слишком маленького роста, он кажется меньше своего действительного роста».

«Какой-то примитив», — подумал Борух Давидович. Но вслух сказал иное:

— Это очень верное наблюдение. Но причём здесь философия?

— Это не просто наблюдение, старик, это механизм психологии восприятия: мы с трудом отрываемся от привычных базовых представлений. Стало быть, чтобы влиять на общество в нужном плане, надо со школьной скамьи готовить переход с базы на внушаемый принцип, с одних эталонов или стандартов на другие. Если бы мы годами не прививали совкам нравственного максимализма, фиг бы они побежали за «правами человека». Жабе было понятно, что никто их за людей не считает, но они сами считали себя за людей, и этого оказалось довольно, чтобы заглотнуть совершенно пустой крючок.

— Хитро! Стало быть, кто-то и прежде имел хорошее кепело?

— Эмпирики — хорошо, — отшутился полушеф, — а докторская в течение жизни, позволяющая жрать брауншвейгекую, ещё лучше!.. Это у нас, к сожалению, в характере… Бывает, встретишь еврея, который выступает гонителем нашего дела. На словах он готов упрятать за решётку даже единоверцев. Но не торопись делать выводов, это очень осторожный ушлец, который лучше нас понимает общие интересы. Поковыряйся и увидишь, что он оказывает нам более значительную пользу, чем тебе кажется…

Господи, привяжется же такое!.. И что это он вспомнил полушефа и его поучения?..