Вернувшиеся - Джейсон Мотт

— Представь себе! Мы с тобой на Бурбон-стрит. Везде джазовая музыка. И полным-полно еды. Но мы начнем не с нее!

— Как скажешь, милая.

Элизабет схватила Роберта за руки и, потянув его к себе, заставила подняться на ноги.

— Потанцуй со мной, — попросила она.

Пастор сделал ей одолжение и, несмотря на взгляды и шепоты других людей, они закружились в медленном танце. Она была такой маленькой, так походила на его жену…

— У нас все получится, — сказала Элизабет, прижимаясь щекой к его широкой груди.

— А если они не отпустят тебя?

— У нас все получится, — повторила она.

Они покачивались в медленном танце. Солдаты наблюдали за ними. Вот так отныне теперь и будет, подумал пастор.

— Ты помнишь, что я бросил тебя? — спросил он у девушки.

— Я могу слышать, как бьется твое сердце, — ответила она.

— Ладно, — прошептал Роберт Питерс.

Через минуту он снова повторил:

— Ладно.

Не так он представлял себе эту беседу. Элизабет Пинч из воспоминаний Роберта — та, чей образ висел над алтарем его брака — не ушла бы от обсуждения такой важной темы. Она была бойцом — даже в те моменты, когда сражение не гарантировало победы. Она бы ругалась, клялась и бросала в него все, что попадалось бы ей под руку. Она напоминала своего отца: человека ярости и гнева. Вот почему он любил и обожал ее.

— Я попробую забрать тебя отсюда, — сказал Роберт Питерс.

Хотя на самом деле ему уже хотелось оставить ее здесь, в тюрьме, одиноко танцующей в огороженном дворике концентрационного лагеря.

Пастор Питерс понимал, что он должен был оставить ее в покое. Ему не следовало повторять ошибок юности. Это была другая Элизабет, и расставание с ней не тяготило его так, как в прошлый раз. Но даже если бы он встретил ее — свою «Лиз» — это ничего не изменило бы. В том далеком прошлом он оставил ее, потому что их союз рассыпался на части. Роберт знал, что она скоро бросит его. Она устала от их близости, от его религии, большого медленного тела и абсолютной нормальности. Лиз была девушкой, которая танцевала без музыки, а он всегда танцевал по принуждению. Если бы он тогда не оставил ее и не вернулся домой, она упорхнула бы от него в Нью-Орлеан, как это хотела сделать теперь копия Элизабет.

Впрочем, в «вернувшейся» девушке сохранилась часть оригинала — вполне достаточная, чтобы напомнить Роберту о его собственных хороших и плохих чертах характера. Элизабет заставила его признать правду. Как бы сильно он ни любил ее, как бы страстно ни желал, их роман не завершился бы ничем. И даже если бы в то время он остался с ней, уехал туда, куда она хотела, уберег ее от смерти, это ничего бы не изменило. Чем дольше он находился рядом с Лиз, тем больше умирало то, что ему нравилось в ней. Через год или два их любовь превратилась бы в обоюдную ненависть. В конце концов, все то, что он ценил в ней, исчезло бы навеки. И они оба понимали это.

Но пока пастор Питерс находился в центре временного содержания. Он танцевал с шестнадцатилетней девушкой, которую когда-то любил. Он лгал ей, говоря, что увезет ее отсюда. И Элизабет обманывала его в ответ, обещая, что будет ждать следующей встречи, что они никогда не расстанутся друг с другом.

Это был их последний танец, но они говорили друг другу лживые слова. Так уж вышло, что их любовь закончилась.

Конни Уилсон

Ситуация приближалась к ужасному концу. Она чувствовала это. Неизбежность беды подтверждалась природой — например, потрескавшейся бесплодной землей, хрупкими пересохшими ветвями или коричневой сморщенной травой. Даже ветер был наполнен запахом надвигавшихся перемен. Все жители Аркадии ощущали это, хотя никто из них не мог бы описать свои чувства.

Конни устала игнорировать свои страхи, хоронить их изо дня в день в трепещущем сердце. А ведь нужно было еще заботится о муже и детях, следить, чтобы они оставались сытыми и чистыми. Поэтому она упустила свой шанс отблагодарить Люсиль. Когда их семью привезли в концлагерь, она увидела у школы старого Харгрейва. Позже Конни пыталась найти Харольда, чтобы взять его и Джейкоба под свою опеку. Но после волнений в лагере всех заключенных переместили в другие места. Она понятия не имела, где теперь находились муж и сын Люсиль.

Все как-нибудь образуется, говорила она себе. Они, «вернувшиеся», были пленниками маленького города — жертвами агентов Бюро и лишенного уверенности мира. Вместе с ними в лагере находились обычные живые люди — жертвы своего правительства. У них украли город. У них украли гражданские права и свободу.

Ни к чему хорошему это привести не могло, говорила Конни, предрекая им нелегкое будущее.

И, содрогаясь от страха, она прижимала к себе маленьких детей.

Вместо того, чтобы проводить очередную беседу — возможно, последнюю, как без лишних сожалений полагал Харольд, — они с Беллами вновь томились под деспотичной жарой Аркадии. Темнокожий парень из Нью-Йорка стал хорошим игроком в «подковы». Слишком хорошим.

Несмотря на протесты Беллами, его переводили на другую работу. Полковник объяснял свое решение огромной перенаселенностью лагеря и напрасной потерей времени при проведении бесед с заключенными. У него для агентов Бюро имелись другие, более брутальные задания. И поскольку Беллами не желал заниматься ими, его отсылали в распоряжение регионального офиса.

Беллами старался не думать о своем отъезде. Он старался не думать, что это означало для его матери. Чтобы отвлечься, он бросал подковы. Одна из них снова зацепилась за столбик.

Клинк.

— Наверное, вы знаете, что я уезжаю, — с обычной прямолинейностью сказал Беллами.

— Да, я слышал об этом, — ответил Харольд. — Или, точнее, догадывался.

Он сделал бросок.

Клинк.

Никто из них больше не вел счет очкам.

Они по-прежнему играли на небольшом газоне у здания школы, как будто не было других доступных мест. Теперь, когда лагерь занимал весь город, они могли бы найти более удобную площадку. Но старое игровое поле привлекало их своей уединенностью. Люди старались селиться подальше от солдатских казарм и администрации центра. Почти все заключенные покинули здание школы и деревянные бараки, возведенные Бюро. Отныне им принадлежала вся Аркадия. Они занимали дома, пустовавшие еще при нормальной жизни города, и захватывали коттеджи тех жителей, которым пришлось переехать в другие места. Все городские улицы, лужайки и садовые участки были заставлены палатками. Территория Аркадии использовалась на все сто процентов.

И все же их игровое поле — то крохотное пятнышко земли, на котором Харольд и Беллами в течение нескольких прошлых недель проводили свое лучшее время, — оставалось самым уединенным уголком лагеря.