Китайские дети - Ленора Чу

– О чем вы говорили на собеседовании? – спросила я. Он коротко опустил взгляд, застеснявшись, но потом опять посмотрел на меня.

– Я рассказал им о вас, – произнес он. – Рассказал, что многому научился у западного мышления.

Меня это никак не задело. У нас обоих были свои причины дружить.

Дарси сидел перед профессорами из Цзяотуна, которые попросили его описать памятные события и людей в его жизни. Тщательно продуманные ответы Дарси явили его как зрелого юношу, понимавшего к тому же, что такое смирение и общественное благо. Как по учебнику коммунистической ложной скромности: Дарси не только рассказал о своей новой знакомой иностранке, но и о том, как он восхищается компьютерным гением Аланом Тьюрингом, но – «Не мне замахиваться на подобное»; он подарил маме часы на День матери, но приобрел их бартером, а не за наличные; он одернул своего дядю – тот жаловался, что положение Китая в мире тай жо, очень слабое: настоял, что в Китае «усилия по защите интересов страны и поддержка молодежи, вне всяких сомнений, впечатляющие».

Я посмотрела в глаза моему другу-цзицзифэньцзы.

– Волновались? – спросила я.

– Да было нетрудно, – сказал Дарси. – Я ответил на некоторые вопросы, основываясь на правде, а на некоторые – то, что, мне кажется, они хотели услышать.

Это напомнило мне другую его историю, про группу крови. В прошлом году школьное начальство Дарси постановило, что все студенты, когда им исполнится восемнадцать, должны сдать кровь для определения ее типа. За создание такой сводки – в ту пору нововведение для государственной школы – начальство заслужило славу и почтение от старейшин в правительстве, но горстка учащихся воспротивилась. Они рассердились, что их тела используют ради шумихи.

Дарси счел эти протесты глупыми.

– Я считаю, обязательно надо определять тип крови, я же рано или поздно вступлю в Партию. Школа не сочтет меня благонадежным, если я не поучаствую. – С точки зрения Дарси, сотрудничество с системой принесет плоды ему лично.

И потому он закатал рукав перед медсестрой и не поморщился, когда игла вошла ему под кожу.

* * *

В отличие от Дарси, Аманда не хотела ничего рационализировать. Она хотела вырваться из системы.

– У меня такое ощущение, будто я в кандалах, – сказала она. – Будто мне нельзя думать самостоятельно.

– А поточнее? – попросила я. Аманда задумалась, а затем кивнула. – «Венецианский купец», – произнесла она.

Эту шекспировскую пьесу Аманда изучала по программе и в Китае, и в Америке. В пьесе купец Антонио берет взаймы большую сумму денег у богатого ростовщика-еврея Шейлока, чтобы помочь другу в беде. К сожалению, корабли купца не возвращаются из плавания, и, когда подходит срок расплаты, у купца не находится денег. Взамен Шейлок требует фунт плоти – в соответствии с договором, а это непросто: в XVI веке нож хирурга отнимет у купца жизнь. В пьесе все прямым текстом. Для Аманды же драма была в толкованиях.

– Будь здоров там возникла разница, – сказала она.

Китайский вердикт относительно плотоядного Шейлока однозначен: ростовщик – само зло, жадность и жестокость.

– Учитель всегда представлял Шейлока как бессердечного и безжалостного капиталиста, – сказала Аманда.

Сидя в школьной форме на занятии в шанхайской школе, Аманда никогда не сомневалась в этом толковании. Представить доказательства обратного она не могла, даже если б хотела. В Китае произведения литературы преподают в виде фрагментов или даже переписанными, а затем из них тщательно отбирают то, что пригодно по морали, и помещают в учебники.

В Америке у Аманды открылись глаза – в десятом классе. Там ей задали прочесть полный текст пьесы, без изъятий. Она тут же ухватила всю картину целиком: современники Шейлока травили его и насмехались над ним, а этот факт из китайских учебников полностью вырезали.

– Поведение Шейлока отвратительно, однако Шейлока же все отвергли! Общество выдумало «гнусного жида»![17] – восклицала Аманда, все еще ошарашенная открытием – даже год спустя. – Он не единственный, кто тут зло. – Вдохновившись, Аманда быстро написала сочинение о том, как персонажи, воплощающие зло, в некоторой мере сделаны средой, в которой живут. В большинстве американских школ происходит хотя бы какое-то обсуждение такого вот сострадательного подхода к Шейлоку.

– А в Китае вы бы такую точку зрения могли бы предложить? – спросила я.

– Нет, – ответила Аманда.

– Почему?

– Она отличается от официальной трактовки.

– А как же тогда обсуждать сюжетные линии в этой пьесе? – спросила я.

– Обсуждать?

– Обсуждать, дискутировать в классе, говорить о различных точках зрения, – пояснила я.

Аманда прыснула – смешок выскочил из самого ее нутра. Это первый по-настоящему непосредственный отклик, какой я получила от нее за все время нашего знакомства, и возник он из-за моей наивности.

– Нет никакого обсуждения, – сказала она. – Учитель зачитывает фрагмент из пьесы, построчно, говорит, что какая фраза означает и что́ нам надо заучить для экзамена.

– А сочинения как же? – спросила я. – Можно же на письме изложить свои взгляды?

Аманда покачала головой.

– Нет смысла думать иначе. Чтобы получить зачет, нужно излагать «официальные ответы».

– Каково же «официальное» толкование Шейлока?

– Что зло в Шейлоке – от его жажды наживы, а алкать денег – плохо, – сказала Аманда. Не поспоришь. Официальная линия Партии провозглашает, что деньги зарабатываются только ради личных целей. Хороший китаец ставит страну, общину и общество выше себя, и Партия по-прежнему крепко держится этой пропаганды – вопреки повальному капитализму и погоне за деньгами, которые китайцы наблюдают сплошь и рядом.

Поездка Аманды в Америку словно сорвала с петель дверцу в птичьей клетке. По возвращении в Шанхай, уже наделенная пристрастием к кофеину и незабываемым опытом учебного года в Штатах, она больше не могла не думать о «легкости», какую ощутила за океаном, – легкости переходов от математики к английскому, из спортзала к мировой истории, с каждым следующим звонком на урок. В Китае ученики сидят с одними и теми же одноклассниками в одной комнате, весь день, шесть лет в начальной школе и по три года в средней и старшей. Меняется только учитель у доски. Америка подарила Аманде волю быть разной, а от того, что каждый час лица вокруг меняются, возникала и определенная свобода. Были теперь у Аманды и Кант с Шопенгауэром, которых она смогла почитать во всей их нецензурированной красе. Аманда показала результаты по математике, «на пару лет опережавшие» те, что были у ее сверстников, и поэтому она могла не ходить на занятия, которые сочла «легкими», пояснила она. В этом ее заявлении не было высокомерия – это просто факт. Новообретенные свободные часы она проводила, погрузившись в западную философию, в компании Ницше, Юма, Камю, Сартра.