Влюбленные антиподы - Ольга Горышина

— Стесняешься, что ли? Кого? Незнакомую тетку? Впрочем, ты и меня стеснялась. Не смогла сказать, что ты девственница…

— Кузя, ты можешь тише? Здесь могут быть русские…

— Твои знакомые, да? — он не понижал голоса. — Хватит уже вести себя, как школьница. Сейчас вообще сама пойдешь покупать, без меня. А то, знаешь, я тоже стесняюсь, я никогда раньше не покупал резинки с девушкой…

Он усмехнулся, и зловещее эхо отскочило от сводчатого потолка.

— Ну вот и иди один! Как привык, — прошипела я змеей. — Чего ты проблему на ровном месте делаешь?

— Это не я делаю проблему, — он все же стал говорить немного тише. Заметил, наверное, что я постоянно оборачиваюсь на пустой проход. — Это ты, Дашенька, сделала из секса проблему. Знаешь, мне тоже страшно. Я никогда не покупал резинки для конкретной девушки.

— Они всегда были в кармане? Даже в первый раз? — продолжала я изображать из себя змею, потому что мне вдруг захотелось разреветься.

"Слано" на хорватском означает "соленый", нельзя было устраивать себе первый секс в деревне с подобным названием!

— В первый раз резинки были у девушки. У специально обученной девушки. Это был подарок от папы моего приятеля на его день рождения. Я не буду говорить, который, чтобы не расстраивать тебя…

Я сжала губы, надкусила даже нижнюю. Сейчас бы врезать ему. И посильнее. И я даже подняла руку, но Кузьма ловко перехватил ее и прижал мою ладонь к своим губам.

— Такой ты мне больше нравишься.

Он переместил мою ладонь с губ на щеку и принялся себя наглаживать. Я попыталась вырвать руку — не получилось.

— Дашуль, я с тобой предельно откровенен. Пожалуйста, говори мне правду хоть иногда. Хотя бы в постели, ладно? Иначе не залезай в нее больше.

Он снова прижал мою ладонь к губам, но на этот раз коснулся ее языком. От легкого прикосновения у меня даже виски замерзли, и я в страхе вырвала руку.

— Даш, опыт дитя ошибок, но у нас нет времени на ошибки. Давай пересдадим экзамен на отлично с первой попытки, а?

Я сжала губы. Его шутливый тон раздражал.

— Тебе-то какая разница, получится у меня или нет…

— Да, знаешь, есть разница… Мне самому интересно, что чувствует со мной девушка. Знаешь, никогда не спрашивал…

Я вскинула голову — придурок какой-то. Угораздило же меня. Никогда не спите с незнакомцами — это название книги, фильма или жизненная аксиома, о которой я забыла?

— Фотографировать нельзя… — ткнул Кузьма пальцем в запрещающую наклейку на двери аптеки и пропустил меня вперед.

Это должно быть смешно? Мне давно с ним не смешно. В аптеке, по-современному стерильной, кроме нас, были еще две покупательницы. Они как раз перебирали крема, рядком расставив их на прилавке, и фармацевт решила обслужить нас первыми. Разговор будет на английском, и я… Я провалюсь сквозь землю от стыда. Почему мне стыдно, ну почему? Я уже вся мокрая, до последней нитки.

— Четыре крема и все из розы? — переспросила женщина по-английски. — Он, конечно, самый знаменитый у нас, с многовековым рецептом, но…

— Это в подарок разным женщинам, — остановил ее Кузьма, и фармацевт тут же отошла за кремами.

Кому четвертый, хотелось мне спросить, но я молчала. Если мне — так подарит, хотя мне крем и не нужен, а если не мне, то тогда точно не надо знать кому. Этот болван как-нибудь еще противно пошутит при этом. Семь дней — и из этих семи дней надо выжать все, что можно. Если из Тихонова вообще можно выжать хоть что-нибудь, кроме денег.

— Что-нибудь еще? — женщина уже вбила в кассу цену крема, и на экране высветилась сумма в триста семьдесят две куны. Совершенно не хотелось делить все на евро. В уме! Дорого, все равно дорого.

И тут я получила локтем в бок: Кузьма играл бровями — что? Типа, сама говори? Издевается, да?! Я открыла рот, но не для того, чтобы обратиться к женщине в униформе, а потому что у меня дыхание перехватило от такой Кузькиной наглости.

— Я не знаю, как сказать это по-английски, — наконец сумела прошептать я.

— Ты даже не знаешь, как это, — он выделил слово "это" громким шепотом, — называется по-русски.

И тихо попросил у фармацевта две упаковки Дюрекса, а потом вдруг исправился:

— Три, пожалуйста, — и шепнул мне: — Про запас. Там всего четыре штуки.

— Там десять в упаковке, — перебила его шепот фармацевт по-английски. Ага, "четыре" и по-хорватски "четыре".

— Тогда четыре, — ответил Кузьма, вспыхнув. Пусть самую малость, но в прилившей к лицу крови явно виновата была не жара.

— Добре, — ответила женщина с улыбкой и положила в большой бумажный мешок с зеленой аптечной эмблемой дополнительную пачку презервативов.

Лекарня, блин…

— Вэлком бэк, гайз, — гид искренне радовался нашему возвращению.

Надеюсь, не из-за вернувшейся надежды получить с нас плату за экскурсионные услуги. Мы присоединились к группе на главной площади, когда вышли из дворца местного самоуправления, где не нашли ничего интересного, кроме икон: триптихи в золотой обкладке выглядели очень даже ничего так, хотя и не стоили тех денег, которые с нас взяли на входе.

— Цены у них европейские, а содержание, увы, — сказал даже Кузьма, запихивая в камеру хранения заветный аптечный пакет и рюкзак. — Не для жителей Северной Венеции. Я уже почти бросил ходить в музеи, если только там не выставляют чудо света. Вечное дежавю.

Что до меня, то иконы были лучше тех, что выставлены, например, в Поганкиных Палатах во Пскове. Ну это же бред, сравнивать какой-то Дубровник с Петербургом!

— Надо будет проверить их православный собор, — заключил Кузьма, когда мы рассматривали затертые изображения апостолов и сцену на Голгофе.

Я кивнула и отошла от заграждения. Все же у нас в музеях лучше — можно прямо носом уткнуться в доску.

Мы пошли дальше — и увидели нечто похожее на картины эпохи Возрождения. Это и были они, но Кузьма не преминул ляпнуть, что до соседей венецианцев они не дотягивают. Чего ты тогда притащил меня в музей, если тут смотреть нечего? Чего я в Эрмитаже не видела? Прошли дальше, по лестницам. Я — с трудом, он — бодрячком. А потом уселись в камере для заключенных прямо на каменную лежанку. Каменный мешок чуток правда не дотягивал до офисного кабинета с кондиционированием, но дышалось тут легче. Так что мы проверили на себе теорию относительности. На свободе сейчас было в разы хуже.

— Даш… — Кузьма взял меня за руку. Его рука тоже была влажной. — Если я обидел тебя чем-то, скажи… Я… — он сжал мне пальцы и только по странной случайности из наших ладоней не закапала на каменный пол вода. — Пытаюсь как-то перевести все в шутку. Поверь, мне тоже очень сложно… Сложно… Вернее как-то… Нет, наверное, правильнее все же сказать — сложно. Сложно относиться к этому серьезно. Это ведь несерьезно, да?