Три повести - Виктор Семенович Близнец

Сижу я возле хаты, обняв лохматого Рекса, вдруг мать выходит во двор, и какая-то она встревоженная, будто что-то забыла или потеряла. Такое с ней часто бывает: ходит, суетится по хате, заглядывает во все углы: «Куда я положила нож?» — а нож у нее в руках. И сейчас видно: мать чем-то расстроена. Я тихонько толкаю локтем Рекса и говорю ему с грустью: «Рекс, ты знаешь, я уезжаю — далеко. До свидания!» Рекс сразу же вскакивает на ноги, снимает с колышка мою фуражку, несет ее в зубах и — гоп! — надевает мне на голову. Я говорю: «Рекс, может, ты и почистишь меня на дорогу?» Рекс хвостом, как щеткой, обмахнул пыль с моих штанов, лизнул меня в руку, в щеку и озорно заглянул в глаза: дескать, теперь чистый, как новая копейка. Тогда я говорю: «Рекс, а ты не знаешь, где мой автомат?» Рекс, как стрела, бросается в сени и несет в зубах мое оружие — палку из бузины.

Мать, хоть и грустная еще, глядя на нас, слегка улыбается и говорит: «Вас обоих надо в цирк…»

И вот такую собаку убил Глыпа.

Я никогда не забуду Рекса. Часто вспоминаю, как мы боролись с ним в саду, как играли в шпионов, а однажды за речкой… Но стоп! На плите давно закипел борщ, дымок потихоньку вьется из трубы, и уже не голубые деревья, а синеватые метелки огня встают над дымоходом.

Мать говорит:

— Больше не подкладывай, пусть борщ на жару поспевает. Вот и готов обед.

И я словно сварился. Голова горячая, как чугунок. Что-то в ней потрескивает. Точно там, в голове, лопается эмаль.

— Мама, я пойду на реку.

— Нельзя… Куда ты один?

— А я не один. Я с Рексом пойду.

— С каким Рексом? — Мать посмотрела на меня, будто сказала: «Опомнись. Что ты говоришь, сынок?»

Я ничего не говорю. Я знаю: Рекса нет, ну и что с того?..

Посмотрите: на огороде закачались тыквенные листья, закачались, зашуршали, кто-то нетерпеливо барахтается в зарослях, ползет, пробирается сюда.

Рекс?!

Да, это он. Из-под листьев выскочил запыхавшийся пес, немного в репьях, немножко грязный, морда хитрая и озорная, вся сверкает. Наверное, что-то натворил. Или ужа загнал под плотину, или сапог Глыпы затащил под ворота (тот сушит свои ступаки на солнце, и запах разносится по всему селу).

Высунул Рекс язык, глядит на меня — глаза рыжие, смеющиеся. Это он зовет меня в степь: айда бегом, айда на охоту! Но ведь куда сейчас в степь? Жара-то на солнце какая! Ты и так, бедняга, взмок и лакаешь воздух со всей силы!

— Рекс, — подмигнул я, — лучше пойдем купаться на речку.

Я встал. Вскочил за мной и пес (а может, тень поднялась), и мы осторожно прошли мимо матери. Она проводила нас удивленным взглядом. «Какой Рекс? — говорили ее глаза. — Что ты выдумываешь, сынок? Нет Рекса, убил его Глыпа…» — «Ну и пусть! Пусть он сто раз убивает, а для меня пес живой, живой — вот и все! Я не один иду на реку, мы вдвоем — видишь, мама?»

— Рекс, пошли, — потрогал я рукой тень, которая лежала у моих ног, и тень послушно побрела за мной.

За хатой я сказал:

— Ну, кто быстрее! — и первый бросился огородом.

Тропинка горячая, тропинка сухая, почти белая от зноя, и ноги выплясывают по земле, а ветер надувает парусом рубашку.

Я не оборачиваюсь, но знаю: пес — тот не сразу бросится бежать наперегонки. Встанет он под хатой, уши торчком, хвост кренделем. Готовится к прыжку, в глазах у него горят лукавые огоньки. «Беги, беги, мальчуган, — написано на морде у Рекса. — Так и быть, я тебя вперед пропускаю».

И я бегу, стараюсь изо всех сил, горячая земля жжет мне пятки. Тропинка вьется огородом, за ней поворот — и сад. Только нырнул я в кусты, в зеленый сумрак, как кто-то прошуршал за спиной. Вот промелькнул огненный веер, завертелся в кустах. Рекс! Это он догоняет меня.

Кубарем летим с обрыва. Я раскидываю руки и вижу совсем рядом несущуюся тень — это мой Рекс, мой неразлучный пёс: он обгоняет меня!

Мы уже на лугу, мы смеемся от ветра, который щекочет под мышками. Подошвами чувствую: берег, мягче земля, прохладнее дорожка, тянет луговой свежестью; еще немного — и речка.

АДАМ

На нашей улице, в Шатрищах, ребят совсем нет. Считай, мы с матерью живем здесь одни. Ну какие это соседи? У оврага Глыпина хата (а Глыпа по целым дням спит), дальше — ветхое и забытое всеми жилье старой Сирохи. Там, говорят, после войны два мальчика подорвались на мине.

От Шатрищ до села далеко, и мать меня туда не пускает. Я один гуляю в саду, один купаюсь в реке… А впрочем, почему это один? Когда я склоняюсь над рекой и подолгу смотрю в воду, со дна, с живого дрожащего сумрака выплывают ко мне две фигуры. Это мои друзья — Адам и Нина.

У моего друга толстое имя — Адам. Вот Нина — имя тонкое, прозрачное. Попытайтесь произнести: Ни-и-ин-на… Правда, звенит, как звук паутинки на ветру? А теперь: Аддам… Представляешь себе огромный, словно казацкая могила, звон и его уставший вечерний голос: д-дам!..

Не было в нашей окрестности лучшего места, чем брод.

Тихая, маленькая река, тут и там размоины, коряги, холодная тень от вербы, а вот и каменистый брод.

Его видно издалека. Зеленый берег, осока, кувшинки, и среди густой травы, точно спина слона, дыбится валун. Солнечными бликами играет речная галька.

Это начинается брод.

Здесь мать стирает белье.

Бывало, развесит на кустах и на вербах белые покрывала или наволочки, глядишь — словно на луг парашютисты спустились.

Я помогаю матери: бултыхаюсь в воде, пока мурашки не забегают по коже. Если не купаюсь, то ползаю на коленках, изучаю пороги, водопады, утесы, вновь открываю острова и пещеры.

Не подумайте, что здесь какие-то могучие скалы. Нет, просто выступают с одного и второго берега две ровные гладкие каменные плахи, по которым течет речка. Одна плаха лежит под водой, другая немного торчит из воды, а между ними — глубокая расщелина.

Расщелина — это мой морской пролив. Он немного узковат, и мои ноги едва пролезают туда, зато такого пролива нет ни у кого на свете.

Широко разливается здесь река по каменистому руслу, плещет, перекатывает небольшие волны, сверкает живым серебром. Наигравшись на солнце, вода течет в мой пролив и где-то