Милая Роуз Голд - Стефани Вробель

Я наконец-то начинала слушать свой собственный голос, не мамин. Мама отмахнулась и выдавила из себя улыбку.

– Все нормально, милая. Не беспокойся. – Она подперла подбородок рукой, но тут же поморщилась и изменила позу. – Ну, расскажи мне, как у тебя дела. Ты работаешь? У тебя есть парень? Я хочу знать все.

Я рассказала маме про «Мир гаджетов», про то, что коплю деньги и что за прошедшие несколько лет меня три раза удостоили звания лучшего работника месяца. Услышав об этом, мама просияла. Потом я рассказала ей про Фила, моего первого настоящего парня, к которому я ездила в Денвер. Я не стала говорить о том, что мы уже полтора года не общаемся и что он старше мамы. Об отце я, подумав, решила не рассказывать. Эту историю пока лучше отложить. Интуиция подсказывала мне, что лучше пока держать это от мамы в тайне.

– А как там Дэдвик? – спросила мама.

– В каком смысле? – Я не поняла вопроса.

– Ты с кем-нибудь там общаешься? С нашими старыми соседями и друзьями?

– С миссис Стоун, если ты о ней, я в последнее время редко вижусь, – ляпнула я, не подумав. Я знала, что маме будет приятно это слышать. Впрочем, так все и было. Мэри Стоун оказалась не лучше всех остальных. Она продолжала видеть во мне ребенка и все время напоминала о том, что я могу поплакаться у нее на плече. Мне надоело плакать, надоело, что люди больше любят меня прежнюю, а не меня настоящую, но миссис Стоун это не волновало. Она хотела видеть меня сломленной, потому что делала добрые дела лишь для того, чтобы ей сказали, какая она хорошая.

Нет уж, спасибо, я лучше сама. Разумеется, маму обрадовали эти новости. Она была в ярости, когда миссис Стоун принялась порочить ее доброе имя перед репортерами. До ареста никто и слова не смел сказать против Пэтти Уоттс.

– Как там моя старая подруга? – Мамин голос сочился притворной лаской. Мама снова стала похожа на прежнюю себя: ее щеки порозовели, глаза смотрели внимательно, оживленно поблескивая. Она ловила каждое мое слово, подмечала каждую мелочь.

– Все такая же надоедливая, – сказала я. Мне хотелось поскорее сменить тему. Я пришла сюда за ответами, но пока что разговорить маму не получалось. Она снова начала манипулировать мной. Совсем как в детстве.

– Послушай, мама, – сказала я, отказавшись от идеи называть ее Пэтти. – Если мы хотим начать все с чистого листа, мне нужно, чтобы ты была со мной предельно честна. Не пытайся больше уходить от разговоров или отвечать вопросом на вопрос.

Мама молча смотрела на меня.

– Если ты начнешь врать, я уйду, – добавила я, глядя в стол. Но потом заставила себя посмотреть маме в глаза. – И больше не вернусь.

Молчание тянулось целую вечность.

– Ты меня поняла? – спросила я.

Мама кивнула.

– Конечно, милая, – пробормотала она. – Я ни за что не стану снова портить наши отношения. Однажды я уже потеряла тебя.

Я сомневалась в том, что мама говорит правду, но разговор хотя бы вошел в правильное русло. Я припасла немало вопросов, чтобы проверить маму на честность.

– Хорошо, – сказала я. – Тогда я спрошу еще раз: что случилось с твоей губой? – Я скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула, всем своим видом показывая, что не потерплю вранья.

Мама опустила руки на колени. Я знала, что если загляну под стол, то увижу, как она крутит большими пальцами, сцепив все остальные. Мама говорила, что подхватила эту привычку от моего деда. Месяц назад, сидя перед телевизором, я заметила, что делаю то же самое. Мне пришлось подсунуть руки под себя и сидеть так до конца серии.

Мама вздохнула:

– Меня ударила другая заключенная.

– За что? – спросила я.

– Я ей не очень нравлюсь.

– Мама, – одернула ее я, – не надо увиливать.

Она удивленно приподняла брови. Может, не ожидала, что я знаю слово «увиливать»? Во время наших уроков английского мама не говорила мне про него, так почему же я его употребляю? Я же должна была стать ее продолжением, ее творением, созданным в соответствии с ее представлениями о прекрасном.

Мама потерла глаза.

– Стивенс невзлюбила меня с самого начала, поэтому раз в несколько месяцев собирает своих подружек и устраивает мне темную. Две из них прижимают меня к стене, чтобы Стивенс могла пару раз мне врезать. – Мама пожала плечами. – Не спрашивай, за что она меня ненавидит. Я ей ничего не сделала.

Зная мать, я в этом глубоко сомневалась, но решила пока не расспрашивать про это больше. У меня были задачи поважнее.

– Почему ты соврала насчет разбитой губы?

– Потому что не хотела, чтобы ты волновалась! – возмутилась мама. – Потому что такова материнская природа. Мы скрываем от детей горькую правду, чтобы защитить их. Мы принимаем удар на себя, чтобы им не пришлось страдать.

– Я уже не ребенок, – спокойно ответила я. – И за последние несколько лет не раз сталкивалась с горькой правдой.

Мама погладила меня по руке.

– Не важно, сколько лет ребенку. Мать всегда будет защищать его. Так что за это я извиняться не стану. – Она нахмурилась. Отлично, мама всерьез восприняла мою угрозу уйти. – Поймешь, когда у тебя будут свои дети, – добавила она.

Я фыркнула. Как будто я когда-нибудь захочу детей после такого ужасного детства.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне о своей семье, – потребовала я. – Каждый раз, когда я спрашивала о них, ты просто говорила, что у тебя было непростое детство. Я хочу знать подробности. Каким именно оно было? Какими были мои бабушка и дедушка? И мой дядя Дэвид?

Мама застонала:

– Значит, так ты хочешь провести нашу первую за пять лет встречу? Расспрашиваешь про этих дегенератов?

– Мама, – одернула ее я, – ты обещала, что будешь отвечать честно.

– Да, но я не обещала не возражать, – проворчала она. Потом закатала рукава и наклонилась ближе к столу. – Моего отца призвали в армию в сорок четвертом, когда ему было девятнадцать, и отправили в Бельгию. Это произошло уже после того, как он познакомился с моей матерью, но до того, как они поженились.

Следующие тридцать пять минут говорила мама. Она в пугающих подробностях рассказала о жестокости своего отца. О самоубийстве брата. О выкидышах, которые пережила моя бабушка, прежде чем родить мою мать, – их было три. В семье Уоттсов каждый был сам за себя. Бабушка никогда не защищала маму. Брат тоже. Как только ей исполнилось восемнадцать, мама съехала в отдельную квартиру на другом конце города и устроилась на работу сиделкой. С родителями мама больше не общалась. Иногда они пересекались в магазине или в банке, тогда мама молча разворачивалась и уходила. Она так с ними и не помирилась.

– Прости, что не рассказывала тебе об этом, – сказала мама. – Ты имеешь право знать. – Она устало откинулась на спинку стула, и я поняла, что рассказ окончен.