Русский садизм - Владимир Лидский

Что сказал отставной генерал Иван Степанович Ларионов следователю Комиссии по реабилитации подполковнику Чарушину

Дело было так, товарищ подполковник, — и это истинная правда. Все в зале уже поняли, что этот человек будет сейчас показательно растерзан. Актовый зал нашего Спеучреждения и раньше знавал подобные расправы, и собравшиеся были заранее заряжены истерической агрессией.

На сцене перед тяжелым занавесом малинового бархата восседал президиум. Я сидел на месте председателя. Сбоку от президиума стоял потупленный Крыщук, и при нем уже не было оружия. Чуть поодаль возвышалась угловатая глыба капитана Семибатько — он размахивал руками и перекошенным от злобы ртом изрыгал на сидящих в зале страшные проклятия.

— Этот человек продался мировому капиталу; по указке гнусных толстосумов, наживших свои несметные богатства на кровях пролетариата, он вредил нашему справедливому строительству. В какой черный, несчастливый день появился он из смрадного чрева! Нет, не мать родила его, не простая советская женщина, как уверял он нас, сотрудников Спецучреждения, а дьяволица, зачавшая ядовитое семя от злобных агентов враждебного капиталистического мира! Он — не человек, а — пес, которого следует пристрелить, пока он не перекусал свободолюбивые советские массы!

При этих словах Семибатько схватился за кобуру и принялся ее расстегивать, путаясь в непослушных пальцах. Выхватив, наконец, револьвер, он подбежал к скомканному Крыщуку, сгреб его за гимнастерку и, вращая кровавыми белками, принялся тыкать вороненной мушкой ему в лицо.

— Мразь, мразь белогвардейская!

Отбежав от Крыщука, он заорал в зал:

— Товарищи, он издевается над нами! Посмотрите только, какая гнусная ухмылка кривит его звериную харю! Он смеется над нашим общественным судом! А ведь ты еще предстанешь перед уголовным судом, и тебя будет судить справедливый пролетариат! Ну-ка скажи, сколько ты погубил полезных советских индивидуумов! Сколько нашего народу отправил к почившим праотцам! Безумный чудовищный маньяк!

Сколько твое неправое дознание нанесло стране денежного ущерба! Сколько средств, казенных денег и прочего довольствия ушло в пустоту небытия! Не имела наша страна пользы от твоей работы, лишь убыток и потерю. И твоя душа злокозненная и уста твои злоречивые пусть будут прокляты народом нашим во веки веков! Не видать тебе светлого коммунизма, потому что мы раздавим тебя, словно ядовитую змею. Товарищи! Я призываю казнить этого гада, ибо он не человек, а враг прогрессивного народа. Он тянет нас назад, в пучину рабства и несправедливости, он хочет вернуть эпоху беспощадной эксплуатации! Нет, господин Крыщук, у вас этот номер не пройдет! Свободный ныне народ досыта наелся вашего дерьма! И теперь, когда вся наша страна…

Тут в актовый зал вбежал молоденький солдатик, неся над головою ворох телеграфных лент.

— Товарищ генерал, — истерически закричал он от порога, словно пытаясь предупредить опасность, — телеграмма от товарища…

В зале стало очень тихо, люди затаили дыхание.

Солдатик выбежал на сцену и в замешательстве остановился.

Я выбрался из-за стола, неторопливо подошел к посланцу, взял ленты и нарочито медленно вчитался. Буквы запрыгали у меня перед глазами…

Крыщук в это время повернулся и шагнул ко мне. Резким движением он вырвал у меня из рук ворох телеграфных лент и направился с ними к краю сцены. Разобрав начала и концы, он глянул в зал и, ухмыляясь, прочитал:

«На основании открывшихся обстоятельств приказываю незамедлительно арестовать генерала Ларионова и препроводить его во внутреннюю тюрьму Спецучреждения. Личному составу сохранять спокойствие. Исполняющим обязанности начальника Спеучреждения назначаю Крыщука Д. А.»

Зал окаменел.

— Прочитать подпись? — вкрадчиво спросил Крыщук.

Повернувшись, он подошел ко мне и снял с меня портупею. В этот миг стоявший в оцепенении на сцене Семибатько прыгнул в зал и побежал к дверям.

— Арестовать! — крикнул Крыщук.

Несколько человек кинулись за Семибатько. Возникла свалка. Зал гудел.

— Как хорошо маскируются враги народа, — прошипел Крыщук и в яростной злобе закрутил в комок снятую с меня портупею…

Что сказал отец Серафим Михайлову-Лидскому в Спецсанатории для ветеранов труда и ударников соцсоревнований

Что же, сударь-свет мой, Владимир Леонидович, паки аз грешный, пред лицем твоим, ибо было мне уже знамение зело много лет назад, егда Русь святая плаката от злых крестопреступников, да егда кровораз-литье христианское не ведало брегов. Ты тако сходен, чадушко мое, с своим дедом-инженером, коего аз имел счастие познать в годину мрака, што почел тебя как будто за его. Но только аз спервоначалу не удумал, што он не может быть так молоденек, понеже лет прошло неизмеримо много и посямест яко токмо он не упокойник, то должно — старец, аки библейский патриарх. Вельми аз его любил любовью христианской за веру и мучения его, и был он мне духовным сыном, и вместе с им стояли мы пред пытания врагов. Били нас шелепами, батогами, ино вервием вязали да цепами сковывали и терновые венцы возлагали на наши главы да злословили и лаяли нас и наши мати. Но мы студные сия глаголы презирали небрежением своим да поминали Деяния апостолов.

И каты токмо бессильно бесновались, искажая гневом своим блудолюбивые личины. Господи Христе, Сыне Божий, прости их великодушием Твоим, ибо не они виноваты в мерзости своей, но антихрист их блазнит безумным вожделением. Аще ты, чадо, взалкал истины и памяти по деду и по мне, грешному, недостойному Божьего прощения, то аз тебе поведаю от начала живота, дабы ты уразумел боль века нашего, страдания народа и крепость веры христианской среди разгула дьявольских потех.

Егда прибыл аз младенцем в Богонасажденный виноград от чрева матери своей, тако взалкал услады райской, а узрел токмо тлен, пагубу и тщету земную.

Произвели меня родители мои на Божий свет в сельце Сухие Гробы. Местечко вельми неказистое и все веси окрест нижё обильные, а супротив — нищие да скудные и тому причина — мокрая землица. Наша география зачалась во влажном месте, и низинная вода испокон веков губила урожаи, вот сельцо наше в непамятное время и звалося — Мокрые Гробы. Деревенское кладбище предки вынесли на возвышенный участок за околицу сельца, но и там упокойников складали в жижу, ибо земличка подмокала даже на холме. Се снесут почившего в могилку, да и отправят в мореплаванье. И ничтоже велие, и ничтоже дивно, ибо так Господь велел за грехи предков наших, вероотступников и предателей креста. А в конце семнадцатого века, сударь мой, ты слушай, сиё вельми важно, завелись тут староверы, бежавшие царёва гнева. Уже расстригли Аонгина-протопопа, и он через кручину горькую Божией волею помре, уже Вонифатьев покорился Патриарху и такожде, не вынеся горького предательства, помре. А Неронов, долгонько биясь в скитаниях по монастырским ссылкам, все ж таки покаялся, и Феоклист покаялся, а Аввакумовым соратникам произвели усекновение языков, да и спалили тех соратников вместе с протопопом. Ой, много было гонения на веру! Реку тебе, христово чадушко, по древлим книгам: брань бе великая и не ведали покоя староверы по то время ни в олонецких дебрях, ни в архангельских снегах, ни в скитах под Стародубом аль на Керженце, ни даже в Соловецкой крепости…