Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов

Иван Павлович быстрыми шагами шел по коридору первого этажа. Хомский едва за ним поспевал.

Они миновали приемный покой, где доктор Кузовлев сидел на каталке и бессмысленно разминал в пальцах зеленый морковный хвостик, как некоторые разминают папиросу.

Беготня вокруг не утихала, и на Ватникова не обратили внимания. Его заметил один лишь казак и неожиданно резво отскочил, освобождая дорогу.

Хомский и Ватников миновали притихший вестибюль. Суматоха осталась позади, впереди лежало мертвенно пустое пространство. Над дверью рентгенологического кабинета полыхал красный фонарь.

И тут Иван Павлович впервые увидел собаку.

Она бежала прямо перед ними, бодро перебирая лапами. Пятая торчала у нее из живота и царапала пол. Собака была не то что огромная, но довольно крупная — по субъективному мнению Ватникова. Не такса и не болонка, но и не волкодав. Она периодически оглядывалась на преследователей, и Ватников имел возможность увидеть вываленный лопатой язык. Вокруг не было ни души, и оба — Хомский и Ватников — вновь побежали.

Собака, словно того и ждала, припустила во всю прыть. Она немного светилась не пойми чем — во всяком случае, Иван Павлович отчетливо различал окутавший ее зеленоватый ореол.

— Стоять! — шепотом закричал Иван Павлович.

Собака бежала. Она направлялась к дверям пищеблока.

Не оставался в стороне и Хомский:

— Тоби! — крикнул он строго. — Тоби, к ноге!

Продолжая бежать, он полуобернулся к Ватникову:

— Она бежит по следу. Эта собака отправится на край света по запаху креозота…

Он говорил что-то лишнее, и Ватников знаком приказал ему замолчать.

Сзади послышалось:

— Иван Павлович! А Иван Павлович! Остановитесь на минутку, куда вы спешите? Нам нужно поговорить…

Ватников обернулся.

Вдали, на границе вестибюля и коридора, на грани света и полумрака, между собакой и волком, в сумерках стоял д'Арсонваль. Стоял там с широко расставленными ногами, со сцепленными за спиной руками. Безупречно одетый, в чистейшем халате с вышитой буквой "Д" и низеньком колпаке, похожем на тюбетейку.

Времени не оставалось, и Ватников побежал быстрее.

— Остановитесь, Ватников! — загремел д'Арсонваль. Из его лицемерного голоса улетучилось всякое дружелюбие.

Иван Павлович настигал собаку. "Я ее вижу. Я ее вижу!" — восторженно твердил он себе, подобно слепому, внезапно прооперированному по поводу катаракты.

— Конечно, видите, — приговаривал рядом Хомский. — Надо просто очень захотеть и набраться терпения. Я знал, что ваше время придет… Но чу! Куда это она?

Собака налетела на двери пищеблока, остановилась и стала скрести лапой.

Эта псина оказалась чрезвычайно, удивительно сильной. Тяжелая створка подалась, и уродина скрылась внутри.

Ватников, до слуха которого долетал топот ног настигавшего его д'Арсонваля, издал победный клич и вскинул трость. Хомский ненамного обогнал его и задержался у двери, чтобы подождать и помочь.

Как ни странно, на пищеблоке было безлюдно.

Пылали жаром плиты, шипели огромные сковороды, гигантские котлы дымились паром: варился обед.

Очевидно, повара уже снимали пробу и заперлись в своей каморке, куда никто не смел заходить. Пробу снимало сразу много народа: поваров было человек пять, да две судомойки, а еще — водитель похоронного автобуса, лифтер и время от времени — казак.

Собака забегала между плитами, ожесточенно виляя хвостом.

Ватников пригнулся и побежал в этом неудобном положении, намереваясь ее изловить. Теперь у него в руках окажется живое доказательство, которое он предъявит легкомысленному Медовчину.

Предчувствуя недоброе, собака поджала хвост и теперь заметалась.

Позади распахнулись двери, сразу обе створки. Д'Арсонваль высился на пороге и встревоженно смотрел на Ивана Павловича.

— Ни шагу дальше, — приказал ему Ватников.

Начмед вскинул руки, показывая, что безоружен. И широко, очень нехорошо улыбнулся.

Иван Павлович пришел в отчаяние. Хомский? Но мог ли помочь ему Хомский? Тот и не думал помогать, стоял в стороне и молчал. Ивану Павловичу не справиться с молодым, крепким д'Арсонвалем. В любом случае начмед не выпустит его отсюда с собакой под мышкой.

А потому…

Собака, ощутив присутствие заступника, остановилась, села и торжествующе воззрилась на Ватникова. Нога торчала из брюха, словно костыль.

Сияние усиливалось, переходя в ауру.

"Ослепну", — подумал Ватников, щуря глаза.

Начмед сделал шаг вперед, и Ватников отступил, натолкнувшись на горячую плиту, но даже не почувствовал жара. Его загнали в угол, но он не собирался сдаваться без боя и ответил д'Арсонвалю такой же широкой улыбкой. А потом отставил трость, нагнулся и быстро схватил собаку за задние и передние лапы. Та бешено забилась, и Ватникову пришлось приложить немалые усилия, чтобы ее удержать.

— И дальше что? — Д'Арсонваль не скрывал издевки. Он сделал еще один шаг навстречу, после чего Иван Павлович единым резким движением разорвал собаку надвое. Начмед застыл, не веря своим глазам. Ватников стоял перед ним, триумфально держа в каждой руке по лохматой половине собаки; пятая нога шлепнулась на пол и стала напоминать некий утерянный по ходу кулинарии полуфабрикат.

Улыбка на лице Ивана Павловича стала еще шире и лучезарнее.

— Вы не посмеете… — начал начмед, но Ватников громко расхохотался ему в лицо и бросил обе половины в котел с кипящим супом.

Д'Арсонваля перекосило от ярости; он бросился на Ватникова, но тот уже успел вернуть себе трость. Первым — колющим — ударом он утопил ее в начмедовом плече, и тот отпрянул; вторым — изящным маховым — движением Иван Павлович смахнул с головы д'Арсонваля колпак, и тот оказался на сковороде, где в озере масла шипело и жарилось что-то малопонятное, похожее на гигантский кабачок. Потом он опрокинул два котла, не тронув того, где очутилось исчадие ада, и перевернул какой-то бак; пищеблок заволокло паром.

Под его прикрытием Иван Павлович, сопровождаемый Хомским, добрался до выхода; д'Арсонваль метался в молочно-белых клубах, как в тумане, как будто он заблудился на болоте и угодил в трясину; на это Ватников расхохотался в третий и последний раз и отправился к себе на этаж.

Придя в палату, доктор Ватников снял плащ и шляпу, повесил на вешалку, переоделся в больничное белье и сел на постель.

Он сидел очень прямо, с бесстрастным лицом. Руки его были чинно возложены на колени. Он просидел так не один час, и Хомский сидел на противоположной, о сих пор пустовавшей койке Зобова, на половине покойника. Они смотрели друг на друга и не видели надобности в словесном общении. Их окутывал мир, убаюкивала тишина.