Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов

— Кому это — нам? — впервые удивилась уборщица. — Кто это — мы?

— Это я ради шутки, — Иван Павлович выстроил реверанс. — Я один. Посмотрите — со мной никого нет.

— Я и вижу, что никого — слепая, что ли? Пойдемте, — она загремела ведром и пошла прочь. Ватников тигром последовал за ней. Хомский бесшумно шел рядом, кутаясь в кофту.

Старуха привела их в кабинет, каких миллионы: во всех институтах, в любом университете существует такой кабинет с дверью без ручки, с дырой на месте замочной скважины, но странным образом запертый и никогда не используемый. Проводница, однако, завела в отверстие некий предмет, напоминающий фомку, и дверь отворилась. Внутри царил удушливый полумрак; шторы были задернуты, воняло формалином и какими-то другими лекарствами. Это был склеп, тихое место, но визги и вой как будто последовали сюда с операционного стола, впитались в стены, замерли на потолке, запутались в паутине.

— Лампочка перегорела, — посетовала уборщица. — Но и без нее видно. Ишь, душегуб, нехристь…

Она вышла. Ватников и Хомский медленно двинулись к застекленным шкафам красного дерева. На полках стояли старые, мутные банки, жидкое содержимое которых имело оттенки от ядовито-оранжевого до грязно-коричневого; иногда попадалось угольно-черное и мертвенно-бледное.

— Это какая-то дьявольщина, Ватников, — Хомский вцепился в руку Ивана Павловича, и тот на мгновение почувствовал стороннее прикосновение.

В отличие от Хомского, Ватников бывал в анатомических музеях, где видел анатомию нормальную и анатомию патологическую: людей. Сросшихся уродцев, скрюченных анацефалов — с выпученными глазами и лишенных лба; попадались ему и совершенные зародыши на стадии млекопитающих, рыб и просто какой-то плесени, биомассы; не привыкать ему было и к пуповинам, свернутым на манер пожарного шланга — но то были все-таки люди, печальные и наглядные примеры для обучения жизни вообще, плоды разгульной и неправедной жизни, жертвы досадного стечения обстоятельств — химических факторов, влияний лучевых и паразитарных, добыча инфекции, дань естественному отбору.

В этих же банках содержались собаки. Изредка попадались здоровенные баки с цельными экземплярами, чаще — сосуды поменьше, с фрагментами тел, и всякий фрагмент отличался каким-то привнесенным уродством, противным природе. Утроенные хвосты, расщепленные морды, понашитые добавочные уши, усеченные лапы, фигурные, лобзиком обработанные, черепа. Эти безмолвные монстры, забытые и ненужные никому, являлись образцовой историей болезни, составленной не на бумаге, а из одних вопиющих фактов безумия и садизма.

— Теперь, доктор, вас больше не удивляет существование пятой ноги? — негромко осведомился Хомский.

Ватников покачал головой.

Д'Арсонваль представился ему вурдалаком, отменным хамелеоном, оборотнем.

"Он сам вервольф — он, а вовсе не его собака", — подумал Иван Павлович.

— Уже неважно, за что его турнули, — снова заговорил Хомский. — По-моему, доктор, мы увидели достаточно. Но собаки любили его. Он кормил их, приваживал их, и они отправились туда же, куда и он.

Иван Павлович отошел и привалился к косяку. Его ноги мелко дрожали. Элегантный, улыбчивый, неизменно бодрый начмед отныне и навсегда превратился в помешавшееся кровожадное чудовище.

— Пойдемте отсюда, Ватников, — негромко позвал Хомский. — Пойдемте из этого скромного храма.

Уборщицы уже не было, и без нее им сделалось немного лучше. Они вышли во двор, но не воспользовались калиткой: Хомский потянул Ватникова обратно в вестибюль, в главный корпус.

— Я хочу вам кое-что показать, — пообещал он с сухой усмешкой.

Шаги Ивана Павловича отдавались гулким эхом, когда они с Хомским остановились посреди вестибюля. Кабинка вахтера по-прежнему светилась казенным светом, безразличная ко всему, что не пересекало невидимую черту.

— Посмотрите сюда, — церемонно пригласил Хомский, простирая руку к портрету Луи Пастера. — Вы ничего не замечаете?

Ватников с сомнением покачал головой.

— Напрасно, — осудил его Хомский. — Постарайтесь сгустить меня в умозрении, а я поднимусь повыше…

Он оттолкнулся от пола, взлетел, завис у портрета и перегородил его на уровне переносицы. Ватников присмотрелся и схватился за грудь. Второй раз за последние дни его вынудили припомнить небесные силы. Да, так он снова и сказал: силы небесные!

С портрета на него внимательно и кротко смотрел д'Арсонваль.

— Эти французы — великие шалуны, — заметил Хомский, приземляясь рядом. — Ну что же, пойдемте домой. Мы увидели все, что хотели.

Они уже приблизились к дверям, когда Иван Павлович на миг задержался.

— Постойте, — произнес он нерешительно. — Вот что, собственно говоря…

Хомский недоуменно ждал продолжения.

— Вы не могли бы… не могли бы прикрыть еще и Павлова?

Пожав плечами, Хомский воспарил и выполнил просьбу Ватникова. Тот долго, не отрываясь, смотрел на портрет, стараясь проникнуть за стеклышки нарисованного пенсне.

Хомский не спрашивал, а Ватников не стал объяснять. Но по пути к больнице он скорбно твердил про себя: "Бедный, бедный Дмитрий Дмитриевич!.." Иногда он, впрочем, сбивался и начинал жалеть Медовчина и почему-то — намного реже — Каштанова.

Хомский видел, как тяжело Ивану Павловичу, и не тревожил его понапрасну.

Он только со значением предупредил Ватникова:

— До первого ЧП…

И тот отлично понял, на что намекает сыщик. Вернее, приблизительно догадался, потому что ЧП могло касаться самого Ватникова и закончиться его выпиской или переводом, но также оно могло касаться больничной жизни: что-то произойдет, поднимется шум, и преступник, уже почти разоблаченный, не замедлит выпустить на тропу войны своего пса. Многие злодеяния совершаются под шумок и выдаются, к примеру, за несчастные случаи.

Иван Павлович сделался крайне внимательным и присматривался ко всему, что видел. Пощупал кружку для сбора пожертвований на будущий памятник Каштанке. Кружка была привинчена к закладному шесту, ибо не ставить же при гардеробе закладной камень, и Ватникова отогнал насупившийся охранник-казак. Он очень не любил, когда трогали кружку, и полагал, что долг его, главным образом, и заключается в ее охране.

"Где же кружка?" — он неизменно просыпался в поту с этой мыслью и звал няню — какая поближе случится, санитарку.

Кружка оказывалась на месте, и казак шел умываться.

Иван Павлович поднялся к себе на этаж и затеял всюду ходить и вникать. Заглянул в процедурную к Мише, где тот подмигнул ему и показал шприц; навестил узельную, сунулся в ординаторскую. Васильев поднял на него глаза — "Я ничего, я просто так гуляю, работайте, простите", — залепетал Иван Павлович, пятясь.