Юность - Карл Уве Кнаусгорд

— Она на два года младше. Живет на Трумёйе. У нее голубые глаза. Светлые кудрявые волосы. Довольно миниатюрная… Ты же с ней в одной школе учился. Она на два класса старше тебя.

— Кристин? Что-то не помню.

— Когда увидишь, сразу вспомнишь.

— Для этого надо вам начать с ней встречаться.

— Я как раз и собираюсь, — он посмотрел на меня. — Хочешь, пойдем с нами праздновать? В Виндилхютту? Если у тебя никаких других планов нет.

— Да вроде никаких особых нету, — сказал я, — так что могу и пойти.

— Я все равно из дома поеду. Так что давай со мной!

Я кивнул и отвел взгляд, чтобы он не заметил, как я обрадовался.

Когда мы вернулись в дом, дедушка спал, опустив голову и сложив на груди руки.

Было пять вечера. По телевизору запели «Серебряные мальчики», и я поднялся к себе в комнату переодеться. Белая рубашка, черный костюм, черные ботинки. По всему дому пополз аромат пиннехьёта. Бабушка нарядилась в свое лучшее платье и причесалась. Дедушка надел синий костюм. Хьяртан облачился в серый, скроенный по моде семидесятых. На столе, на белой скатерти, стояли праздничные тарелки, рядом лежали зеленые салфетки. В центре стояли четыре бутылки пива, согретые, как тут было принято, до комнатной температуры, и бутылка акевита. Не хватало лишь еды, и Ингве вызвался принести ее.

Приготовил ужин дедушка.

— Здесь только пять картофелин, — пожаловался Ингве, — на всех не хватит!

— Я картошку не буду, — сказала мама, — вот и выйдет каждому по одной.

— И тем не менее, — не унимался Ингве, — рождественский ужин — и каждому всего по одной картошке…

Я помог ему внести блюда с едой. Пиннехьёт, от которого валил пар, свиные ребрышки с надрезанной ромбиками поджаристой корочкой, из которой кое-где торчали щетинки, пюре из брюквы, квашеная капуста, салат из красной капусты и пять картофелин.

Вяленое мясо получилось чудесное, дедушка сам вялил, вымочил и сварил его так, что лучше не придумаешь. Единственным огрехом этого самого торжественного в году ужина была картошка. В такой вечер всего должно быть в достатке — уж картошки-то точно! Но я преодолел разочарование, а все остальные, похоже, вообще об этом не думали. Бабушка сидела за столом, скрючившись и дрожа, но голова у нее была ясная, глаза — ясные, она смотрела на нас и радовалась нам, это я видел. Ей довольно было того, что мы собрались здесь, — и всегда бывало этого довольно. Дедушка пожирал мясо, подбородок у него блестел от жира. Хьяртан едва притронулся к еде — он рассуждал о Хайдеггере и Ницше, о поэте по имени Гёльдерлин и еще одном, которого звали Арне Русте и которому Хьяртан послал свои стихи, и тот отозвался о них вполне благосклонно. В потоке его речи проскакивали и другие имена, произносил он их как бы между прочим, словно полагая, будто мы все в курсе, кто это.

После ужина мы с Ингве отнесли тарелки и блюда на кухню, а мама принялась взбивать сливки для рисового крема. Хьяртан остался сидеть с дедушкой и бабушкой.

— Давайте учредим территорию без Хайдеггера, — заявил Ингве.

Мама рассмеялась.

— Но ведь это тоже интересно, — сказала она.

— Может, хоть не под Рождество? — поддержал я Ингве.

— Да, тут вы правы, — уступила она.

— Давайте десерт попозже съедим? — предложил Ингве. — Я сейчас лопну.

— И я, — подхватил я. — Пиннехьёт в этом году удался.

— Да, это точно, — сказала мама. — Может, только пересолен чуть-чуть?

— Нет-нет, — возразил Ингве, — соли ровно столько, сколько надо. Лучше не бывает.

— Значит, будем подарки дарить? — спросил я.

— Давай, — сказал Ингве.

— Ты будешь раздавать?

— Ага.

Ингве подарил мне пластинку The Dukes of Stratosphear, мама — биографию Бьёрнебу, написанную Вандрупом, от Хьяртана я получил карманный фонарик, а от бабушки с дедушкой — большого лосося в нарезке и чек на двести крон. Я подарил маме кассету с Вивальди, чтобы она слушала ее в машине, Ингве от меня достался сольник Уилсон-Пайпера, гитариста из The Church, Хьяртану — роман Яна Хьерстада. Ингве звучным голосом зачитывал имена и щедрой рукой раздавал подарки, я сминал оберточную бумагу и жег ее в печке, время от времени пригубливая принесенный дедушкой коньяк. Ингве передал ему подарок от Ингрид, младшей дочери Хьеллауг и Магне, которая родилась на много лет позже своих братьев и сестер. Развернув сверток и увидев, что в нем, дедушка замер.

Он вдруг вскочил и метнулся к печи.

— Что там у тебя? — спросила мама. — Смотри не выбрасывай!

Дедушка открыл печную дверцу. Мама бросилась к нему.

— Не сжигай это, ты что, — она отобрала у него подарок.

Дедушка казался одновременно сердитым и растерянным.

— Дайте посмотреть, — попросил я. — Что там такое?

— Это гипсовый отпечаток ее руки, — сказала мама.

Отпечаток маленькой ручки на гипсовой пластине — зачем дедушке понадобилось его сжигать?

Хьяртан рассмеялся.

— Юханнес суеверный, — объяснил он, — и думает, что это к смерти.

— Так и есть, — подтвердил дедушка. — Глаза б мои этого не видели.

— Тогда положим вот тут, — мама отложила гипс в сторону. — Она это в детском садике смастерила и тебе прислала. Нельзя же это выбросить.

Дедушка ничего не ответил.

А бабушка — неужели на лице у нее промелькнула улыбка?

Ингве протянул Хьяртану подарок. Бутылку вина.

— Вот это ты в точку попал, — похвалил его Хьяртан. С бокалом коньяка в руке он сидел в кресле чуть поодаль. Взгляд у него подобрел.

— А, кстати, можно мы завтра у тебя на проигрывателе наши пластинки послушаем? — попросил я.

— Ну разумеется.

Хьяртан сидел рядом с елкой, та слегка перекосилась, чуть нависла над ним, и хотя смотрел я ему в глаза, но боковым зрением заметил какое-то движение. Хьяртан повернулся в ту сторону, распахнув глаза от страха, и в следующую секунду елка повалилась на него.

Дедушка расхохотался. Ингве, мама и я — мы все засмеялись. Хьяртан с проклятьями вскочил с кресла. Мы с Ингве подняли елку, заново прикрутили к крестовине и приткнули к стене.

— Даже елка меня в покое не может оставить, — пожаловался Хьяртан. Он провел рукой по волосам и опять сел.

— Выпьем, — предложил Ингве. — И с Рождеством!

Между Рождеством и Новым годом мы на катере добрались до Бергена, а оттуда долетели до аэропорта Хьевик. Пока нас не было, кот едва с ума не сошел от тоски, и, когда я во время ужина посадил его себе на колени, он чуть не изодрал мне брюки когтями.

Дома было хорошо, а еще хорошо, что Ингве тоже с нами.