Русская красавица. Антология смерти - Ирина Потанина

Марина потянулась к сотовому, вспомнив, что где-то в глубине ночи он пищал.

«Про «ты поэт» говорил тебе я, а вовсе не гадалка. Зачем народ дуришь?» — гласило СМС, пришедшее от Свинтуса ещё вчера, когда Марине недосуг было смотреть на телефон.

— Второй! — вслух сказала Марина, массируя мокрые от пота виски. Свинтус уже три месяца как находился в далёкой командировке, поэтому скрывать от него свою черубиновскую деятельность было очень легко. И угораздило же его, в далёкой Германии, включить телевизор в такой неподходящий момент. Здесь, на родине, он всегда несколько презрительно относился к говорящему ящику. Соединение произошло моментально. Слышно было так, будто Свинтус сидел рядом.

— Я перезвоню тебе, у нас льготные тарифы! — с подозрительно нескрываемой радостью проговорил он. И тут же перезвонил. Что тоже удивляло, потому что высокой скоростью выполнения обещанного Свинтус никогда не отличался.

— Мой телефон, вероятно, прослушивается, — сходу сообщила звезда, — Поэтому давай без конкретики. Ты презираешь меня теперь?

— Что за ерунда? Я ж понимаю, что у тебя далекоидущие планы…

Этой своей верой в Марину, Свинтус ранил ещё больнее, чем Пашенька, своим равнодушием. «Ну вот, теперь я буду думать, что обязана… Не могу ж обмануть того, кто в меня верит. Теперь придется, во что бы то ни стало видоизменять стиль Черубины…»

— Не верь в меня, я плохая…

— Не буду, — покладисто согласился Свинтус, и раскатисто зевнул, — А у меня тут патриотизм проснулся. Смотрю ОРТ, тусуюсь на русских конференциях, тебя вот страшно рад слышать, болею за Динамо…

— При этом в банкомате получаешь евры, набиваешь пузо чуждым пивом и смотришь немецкую порнуху. — звезда наигранно смеялась, а сама, вместо облегчения, испытывала болезненную обиду. Разоблачение Черубины, как выяснилось, ни для кого ничего не значило. То есть, хорошо, конечно, что за него не осуждали… Но полное равнодушие оказалось больнее любых укоров. /Когда говорят, что меня любят — удивляюсь. Когда говорят, что не любят — тоже удивляюсь. Но больше всего удивляюсь, когда говорят, что ко мне равнодушны./ — по-цветаевски подумала она.

Вспомнился вдруг очередной пострасставальный диалог со Свинтусом. Марина хандрила тогда, не столько из-за ухода Свинтуса, сколько из-за своей неспособности грамотно распорядиться одиночеством.

— Я совершенно запуталась, — говорила она заскочившему «на пять сек» Свинтусу. — Я так хотела, чтобы все оставили меня в покое, столько сил и времени тратила на борьбу за свободу от тебя, что теперь, когда ты всё же ушел, не знаю, куда себя девать. — при Свинтусе Маринка никогда не смущалась собственной гадостности и капризничала, не скрываясь. Собственно, это и было самым главным, самым нужным в Свинтусе — он ценил откровенность, и совсем не интересовался хорошестью. С ним можно было быть сколь угодно дрянной, совсем не опасаясь последствий. Вот и сейчас Марина совсем не стеснялась признаваться в собственном эгоизме, — Я думала, вот расстанемся с тобой, и жизнь сразу окружит меня чем-то непревзойдённо ярким. Думала, это твое наличие всё это яркое от меня отпихивает… А оказалось, нет. Ты ушёл, а жизнь от этого не сделалась ни капельки лучше. Хоть обратно тебя возвращай, честное слово…

— Никаких обратно! — в голосе Свинтуса мелькнул испуг — то ли наигранный, то ли настоящий. Ничего удивительного, за то время, что Марина и Свинтус мотали друг другу нервы — звезда знала по себе — можно было накрутить себя до чего угодно и даже до мысленного обета вечного безбрачия.

«Ну вот, не только себя переиначила, но и испортила Свинтусу представления о семейной жизни», — грустно вздохнула Марина, — «Кажется, он действительно всерьез боится рецедива наших отношений. Балбес! Неужто он всерьёз думает, что я смогу решиться на такой бред?»

— Обратно нельзя, — Свинтус не замечал задумчивости Марины. Он сидел на полу, по-турецки сложив ноги, смотрел прямо перед собой, и речь его казалась элементом какой-то медитативной практики. — Обратно нам не положено. Мир приспособлен для одиночек. Есть дно — ил, грязь, бытовая возня, работа на собственный желудок, а не жизнь. Есть поверхность — там каждый личность, там ты оптимально дееспособен и умудряешься воплотить в жизнь самые дерзкие замыслы. Между дном и поверхностью — дуршлаг. Да, самый настоящий. Дырочки в нём очень тонкие. Такие, что пролезть может только одна душа. Пока мы барахтаемся снизу от дуршлага, мы — тесто. Переминаемое, премешиваемое. Можно слепиться, как мы с тобой когда-то, стать одним куском и кайфовать от безграничности такого соединения. Но на поверхность такие куски не проходят. Чтоб уйти подальше ото дна, нужно выдавить себя через дуршлаг, т. е. стать отдельной фигурой. Хуже того, проходящие сквозь этот дуршлаг обрабатываются специальным составом, — людеотталкивающим. То есть дружить, любить, говорить с другими прошедшими сквозь дуршлаг — это пожалуйста, это сколько угодно… А вот соединится с кем-то — никогда. Людеоттакливающий состав чутко оберегает от плотных контактов с чужими душами. Увы, только покрытые им люди становятся личностями. Состав этот частенько называют самоуверенностью или даже внутренним стержнем. Без него невозможно чего-то достичь. Вот и выходит, что мир для тех, кто умеет быть один. Мы с тобой теперь умеем и обрели шанс вырваться на поверхность.

— Какая-то излишне кухонная философия… — хмыкнула Марина, — Сразу видно, что тебе теперь приходится самому себе готовить ужин… Вырывайся на свою поверхность, никто тебе не мешает. А я не буду. Кажется, я конструкция для глубоководных работ…

Сейчас, столкнувшись с таким апатичным отношением к Черубине, звезда вспоминала тот разговор, и с ужасом подмечала, что, кажется, и она, и Свинтус, и вообще все знакомые ей люди уже прошли через этот злополучный дуршлаг.

— Свинтус, тебе не жутко от всего этого? — ничуть не боясь шокировать резкостью смены темы, спросила она. — Мы живём в бессмысленном мире, где никому ни до кого нет дела… Самодостаточность и отсутствие интереса к другим сейчас культивируется, считается достоинством… Тебе никогда не казалось, будто ты совсем никому не нужен?

— Нет, — спокойно ответил Свинтус, немного подумав, — Как может казаться то, что знаешь наверняка? Я знаю, что никто на самом деле никому не нужен. Также никому не нужен и я. И это ничуть не пугает. Как можно бояться устройства мира, который тебя создал? А что это тебя вдруг на пафос потянуло?

— Меня из него и не вытягивало.

Скомкано попрощавшись, звезда отключила связь. Не со злости — просто не хотела, чтобы Свинтус сделал это первым. А он бы сделал непременно, потому что это был его метод борьбы с плохими настроениями звезды. Он всегда себя от них отгораживал.

— Мы под твоим домом, — внезапно и тотчас, едва Марина заставила себя умыться, телефон заговорил голосом Артура, — Выходи.

Звезда удивилась. «Кто это мы? Отчего под домом? Какие-то странные приёмы конспирации и субординации…» На приведение себя в порядок ушло ещё пятнадцать минут.

— Можно позавтракать в какой-нибудь забегаловке, если в такую рань хоть одна открыта, — бодро сообщил Рыбка вместо приветствия. — Я уезжаю, и потому считаю своим долгом наметить краткий план действий. А в офисе слишком официально. Там мне всё уже надоело…