Белый шум - Дон Делилло

– Опять цветные пятнышки?

– Да.

– Перестань носить эти темные очки.

– Без них я не могу читать лекции о Гитлере.

– Почему?

– Они нужны мне, вот и все.

– Дурацкая, бесполезная вещь.

– Я сделал карьеру, – сказал я. – Может, конечно, я понимаю не все ее факторы, но тем больше оснований не вмешиваться.

Центры помощи страдающим дежа-вю закрылись. Незаметно прекратила работу «горячая линия». Казалось, люди почти всё забыли. Едва ли я вправе их винить, хотя и чувствовал, что меня в известной мере бросили расхлебывать кашу в одиночку.

Уроки немецкого я посещал исправно. Мы с учителем начали работать над вступительным словом, которое мне, возможно, предстояло произнести перед делегатами конференции по Гитлеру – до нее оставалось несколько недель. Окна полностью завалило мебелью и всяким хламом. Говард Данлоп сидел посреди комнаты, и его овальное лицо омывали шестьдесят ватт пыльного света. Я начал подозревать: разговаривает он только со мной. А кроме того – что я ему нужен больше, чем он мне. Жуткая, тягостная мысль.

На полуразвалившемся столе возле двери лежала книга на немецком языке. На переплете зловеще чернел жирный готический шрифт названия: «Das Aegyptische Todtenbuch».

– Что это такое? – спросил я.

– «Египетская книга мертвых», – прошептал Данлоп. – В Германии это бестселлер.

Время от времени, когда Денизы не было дома, я без всякой цели заходил в ее комнату. Брал в руки вещи, клал их на место, смотрел за занавеской и выдвигал ящик стола, шарил ногой под кроватью. Скользил по комнате рассеянным взглядом.

Бабетта слушала беседы с радиослушателями.

Я начал выбрасывать вещи. Вещи с верхних и нижних полок моей кладовки, вещи в коробках из подвала и с чердака. Я выбросил письма, старые дешевые книжки, журналы, которые хранил, чтобы когда-нибудь прочесть, огрызки карандашей. Выбросил теннисные туфли, шерстяные носки, перчатки с рваными пальцами, старые галстуки и ремни. Наткнулся на стопки школьных табелей успеваемости, на сломанные деревяшки от складных парусиновых кресел. Все это я выбросил. Я выбросил все аэрозоли в баллончиках без колпачков.

Газовый счетчик издавал специфический звук.

В тот вечер я видел по телевизору репортаж: полицейские выносили с чьего-то заднего двора в Бейкерсвилле мешок для трупов. По словам репортера, найдены два тела и предполагается, что в том же дворе зарыто больше. Возможно, гораздо больше. Возможно, двадцать, тридцать трупов – точно никто не знает. Репортер взмахнул рукой, показав размеры участка. Большой там двор.

Репортаж вел человек средних лет – он говорил громко, отчетливо и в то же время до известной степени фамильярно, намекая тем самым на свои частые контакты со зрителями, на общие интересы и взаимное доверие. Поиск захоронений будет продолжаться всю ночь, сказал он, и телеканал вернется на место преступления, как только этого потребует развитие событий. В его устах это прозвучало, как обещание любовника.

Три дня спустя я забрел в комнату Генриха, где временно стоял телевизор. Генрих сидел на полу в спортивной фуфайке с капюшоном и смотрел прямой репортаж с того же места. Двор был залит светом прожекторов, и среди куч грунта копались люди с кирками и лопатами. Падал легкий снег. На переднем плане стоял репортер без шапки, в дубленке, и сообщал самые последние новости. Полицейские заявили, что располагают достоверной информацией, землекопы трудились умело и методично, работы продолжались более семидесяти двух часов. Но больше тел не найдено.

Ощущение обманутых ожиданий – всеобщее. На месте происшествия царили уныние и опустошенность. Подавленность, мрачная тоска. Мы и сами ею прониклись – я и мой сын, – пока молча смотрели на экран. Поначалу казалось, что репортер просто оправдывается. Однако, твердя об отсутствии массового захоронения, показывая на землекопов и качая головой, он постепенно впал в отчаяние и, в конце концов, едва ли не взмолился о понимании и сочувствии.

Я подавил в себе разочарование.

В темноте, когда все на свете объято сном, не спит лишь рассудок, жадный, как глотающий монеты автомат. Я пытался разглядеть стены, туалетный столик в углу. Привычное ощущение беззащитности. Подавленный, слабый, умирающий, одинокий. Паника, происки Пана, бога девственных лесов, наполовину козла. Вспомнив о приемнике с часами, я повернул голову направо и стал смотреть, как происходит последовательная смена чисел на цифровом табло – с нечетного на четное. Зеленые цифры тлели в темноте.

Через некоторое время я разбудил Бабетту. Когда она придвинулась поближе, в воздухе разлилось тепло ее тела. Тепло удовлетворенности. Смесь сна и беспамятства. Где я? Кто ты такой? Что мне снилось?

– Надо поговорить, – сказал я.

Бабетта что-то бормотала, видимо, пытаясь отогнать кого-то, незримо стоящего над душой. Когда я потянулся к лампе, она наотмашь ударила меня по руке. Лампа зажглась. Бабетта отодвинулась к приемнику, укрылась с головой и застонала.

– Тебе не отвертеться. Нам надо кое-что обсудить. Мне нужен доступ к мистеру Грею. Нужно настоящее название «Грей Рисерч».

Ей удалось лишь простонать:

– Нет.

– Я не требую невозможного. У меня есть чувство меры. Никаких несбыточных надежд и видов на будущее. Я просто хочу проверить, опробовать. В волшебство я не верю. Я прошу только об одном: дай попробовать, а там видно будет. Я уже не один час лежу парализованный. Обливаюсь потом. Пощупай мою грудь, Бабетта.

– Еще пять минут. Мне надо поспать.

– Пощупай. Дай мне руку. Смотри, как мокро.

– Все мы потеем, – сказала она. – Подумаешь, пот.

– Он течет ручьями.

– Ты хочешь принять лекарство. Бесполезно, Джек.

– Мне нужно только одно: несколько минут наедине с мистером Греем, чтобы выяснить, есть ли у меня шансы.

– Он подумает, что ты хочешь его убить.

– Вздор. Я что, сумасшедший? Разве я смогу убить его?

– Он поймет, что я рассказала тебе про мотель.

– Мотель – дело прошлое. Тут уже ничего не изменишь. Зачем убивать единственного человека, который может избавить меня от страданий? Пощупай у меня подмышками, если не веришь.

– Он примет тебя за ревнивого мужа.

– Честно говоря, мотель – не такое большое горе. Мне что, легче станет, если я его убью? Ему не обязательно знать, кто я такой. Назовусь вымышленным именем, выдумаю ситуацию. Помоги мне, прошу тебя.

– Только не говори, что ты потеешь. Подумаешь, пот. Я этому человеку слово дала.

Утром мы сидели за кухонным столом. В прихожей работала сушилка. Я слушал, как со стуком бьются о барабан пуговицы и молнии.

– Я уже знаю, что хочу ему сказать. Опишу все сухо и беспристрастно. Без философии и теологии. Апеллирую к прагматической стороне его натуры. По существу, я приговорен к смерти, и это непременно произведет на него впечатление. Честно говоря, большего и не требуется. Я попал в страшную беду. Думаю, это не оставит его равнодушным. Кроме того, он захочет провести еще один эксперимент с живым объектом. Таковы уж эти ученые.