Оруженосец - Олег Верещагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И забыл давно про ту борозду.
Завтра бабки снарядят под венец,
Прослезится в церкви старый отец,
А невеста ни жива, ни мертва,
И бежит за ней вприпрыжку молва.
Ты вернись, вернись, мой сокол шальной,
Забери свою голубку с собой,
Но в ответ мне только тишь-тишина,
И сквозь щелку светит мутно луна.
Темной ночью распахнула окно…
Мне теперь на свете все, все равно.
Я пошла искать далеки края,
Где теперь милого друга земля.[60]
— Спеть бы её, — мечтательно сказал Фередир. — Какая там мелодия?
— А как я покажу? — хмыкнул Гарав, вытянув ноги. — Ну не умею я петь. Говорил же.
Полог откинулся в сторону.
Оруженосцы вскочили.
Эйнор вышел наружу, щурясь, — в одних штанах, правда, не нижних, а кожаных. Хлопнул себя по плечам, избавляясь от наглых комаров. И посмотрел на оруженосцев. На одного. На другого. На шкурки. Снова на оруженосцев.
— Я выиграл их. Соревновались в стрельбе с местными, — быстро пояснил Гарав.
— Хм… — Эйнор открыто потянулся и зевнул. — Есть поесть?
— Да, тут, мы поставили. — Фередир нырнул в шалаш. — Вот же.
— Сюда вынеси. И куртку. — Эйнор сел на один из черепов. Потянулся, зевнул. — Выиграл, и молодец, — рассеянно сказал он, влезая в поданную Фередиром куртку.
Следующие минут десять рыцарь ел. Жадно и быстро — не забыв, впрочем, перед этим посмотреть на запад. Оруженосцы почтительно взирали. Наконец Гарав кашлянул и спросил:
— Могучий Оби ван Кеноби, тренироваться будем?
— Кто? — нахмурился Эйнор, поднимая глаза.
— Рыцарь был такой, — туманно пояснил Гарав. — Погиб геройской смертью в борьбе со злом.
— Да? — Эйнор отставил поднос. — Ну тащи палки. Любые…
…Эйнор словно и не валялся совсем недавно без сил. Сперва он загонял Гарава и отлупил его. Потом сделал то же с Фередиром. Потом сделал то же с обоими мальчишками. Потом Фередир угодил ему по голове, и Эйнор одобрительно сказал:
— Отлично.
— Я отвлекал, — ревниво заметил Гарав, перекидывая шест из руки в руку. — Без меня бы ничего не получилось. Я…
Эйнор кашлянул, и Гарав прекратил славословия в свой адрес…
…До вечера оруженосцы прогуляли коней и долго думали возле обнаружившейся реки — купаться или нет. (Первым в воду прыгнул Гарав и гордо заявил потом, что даже не пискнул. Что было не удивительно — от холода перехватило дыхание.) Потом просто валялись на шкурах и слушали, как Эйнор, тоже устроившись на постели, бесконечным потоком рассказывает нуменорские легенды. Легенды были потрясающе интересные, в этом Гарав уже успел убедиться. Но раньше Эйнор никогда не выдавал сразу столько.
После ужина все трое просто-напросто завалились спать. Точнее — улеглись. Сухие полешки в очаге прогорели быстро, оставив россыпь углей. Снаружи тоже всё успокоилось — звуки леса задавили немногочисленные звуки из людских жилищ. И тогда Фередир спросил, лёжа на животе и поставив подбородок на руки (а в глазах отражались тлеющие угли):
— Ночью ты возьмёшь нас с собой?
— Возьму, — сказал Эйнор и шумно повернулся под шкурами. — Спите…
…Гараву снился сон. Впервые за все дни, прошедшие с той схватки у ручья.
Он был в брошенном каменном городе, величественном и печальном, где из ниш в стенах и с площадок бесчисленных лестниц, уводивших почему-то всё время вниз, глядели каменные статуи воинов, мудрецов и прекрасных женщин. Гарав искал Мэлет. Искал на улицах и лестницах, на крепостных стенах (что за ними, вокруг города — он не мог различить) и во дворах, в домах и на гулких солнечных площадях, где было почему-то очень страшно, и солнечный свет душил, как упавшая сверху золотая плита.
Он знал, что Мэлет здесь и что она тоже ищет его. Но печальный город тасовал улицы, лестницы и площади, как опытный игрок тасует карты. В сухих фонтанах и каналах, выложенных мрамором, не было воды. Только в полном безветрии шуршали палые листья — золотые и медные.
Гарав понимал, что пуст не только город. Пуста вся планета, весь мир. Только они с Мэлет ищут друг друга и не могут найти.
Тогда он отчаялся искать и сел у фонтана — странного и жуткого, изображавшего распятого на скале могучего мужчину с искажённым лицом, над головой которого красивая измученная женщина держала чашу. Когда-то в эту чашу падала вода — вода из пасти изогнувшейся над людьми огромной змеи. Но сейчас воды не было и тут. Была глухая тишина и пыльный солнечный страх. Гарав сидел и понимал, что погиб — за его спиной (он не смел обернуться) стоит тот, кто будет причиной его смерти (или чего-то худшего, чем смерть…). Мальчишка заставлял себя посмотреть назад, но сил не хватало. Он лишь знал, что стоящий там улыбается и медлит, потому что наслаждается растущим ужасом Гарава.
И когда солнечный свет начал шептать какую-то простую страшную песенку с остро врезающимся в память словами — как клинок режет живую плоть, — Гарав услышал голос Мэлет.
Он зазвучал далеко в одной из ведущих на площадь улиц, но очень быстро ворвался и сюда — как врывается в болото поток свежей воды…
Пламя заката проходит сквозь пряди,
Серебро становится темной медью,
Я иду к тебе в дурацком наряде,
Укрывая в ладонях метку бессмертья.
Я иду к тебе по белым ступеням,
Я иду к тебе по пыльным дорогам,
Я иду к тебе сквозь песни и тени,
И я верю, что мне осталось немного.
Там, куда я приду, будет только покой,
Будут руки твои, прикасаясь легко,
Исцелять мои раны на истерзанном сердце,
Будет право забыться, будет право согреться
У живого огня.
Годы бессчетные странничьей доли
Превратили память в досадную ношу.
Я устала жить среди долга и крови,
И однажды я мир этот просто брошу.
Я устала видеть во сне кошмары,
Просыпаться в чужих городах из камня,
По тавернам платить осколками дара
И хранить у сердца рваное знамя.
Приходи в мои сны, не бросай меня здесь,
Дай мне светлую память о нашей звезде.
Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам,
Каждый день безуспешно сражаясь со страхом
Не увидеть тебя.
Я называю запретное слово,
Я шагаю в волны великого моря,
И со звоном рвутся оковы былого,
И бессонные чайки послушно вторят.
Кратковременной муке заведомой смерти,
Бесконечному крику иного рожденья