Пирамида - Юрий Сергеевич Аракчеев

Как дошли мы до того, что о естественных, казалось бы, человеческих свойствах, о порядочности говорим как о героизме?

Мы боимся иметь свое мнение… Как в анекдоте: «У вас есть свое мнение?» – спрашивает сурово руководящий товарищ. «Да, есть… – нерешительно отвечает подчиненный, но тут же спохватывается: – Но я с ним решительно не согласен!»

В деле Клименкина ведь что особенно характерно? То же самое! С чего началось? С того, что Ахатов, недолго думая, принял первую же, удобную для него версию, арестовал Клименкина – и это как раз можно понять. Но дальше-то, дальше…

Приятели предали, сослуживцы на своем «собрании» тотчас общественного обвинителя выдвинули – на поводу у следователя пошли, следователь Джумаев давил и на них, и на обвиняемого, и на свидетелей. Тут же и классические лжесвидетели отыскались.

Да, конечно, заявил о себе и Каспаров – решительно согласился он со своим мнением, – за ним и другие не поддались, потому только и начался «обратный ход». Но сколько же было затрачено сил, сколько чуть ли не героизма понадобилось хорошим – а в общем-то, просто нормальным! – людям, чтобы добиться такой вот победы…

А дело-то почти с самого начала ясно было. Ведь произошла ошибка, всего-навсего – одна ошибка Ахатова. Точнее – одно только злоупотребление властью. А дальше…

Да, вот что не давало покоя. Если бы с самого начала люди, которые были втянуты в дело, говорили только правду и видели все так, как есть, а не так, как требовали какие-то побочные соображения, то не закрутилось бы ничего. Если бы все были «согласны со своим мнением»… Застопорилось бы дело на первых же оборотах! И не было бы стольких жертв с обеих сторон, и истинные преступники скорее всего были бы найдены. И самому Ахатову, пожалуй, пошло бы на пользу – глядишь, и понял, что нельзя так спешить, когда дело касается судеб людей, нельзя в самонадеянности своей заноситься. Всем лучше – и свидетелям, и сослуживцам, и следователям, и судьям, не говоря уже о подсудимом – всем! Так почему же…

Ну, хорошо, думал я. 25 – 30 лет назад те, кто имел свое мнение, подчас рисковали свободой и жизнью. Но теперь-то, после XX и XXII съездов, положение изменилось. Теперь никто как будто бы не ждал ночью требовательного стука в дверь. Так почему же… Даже мой малый опыт подсказывал: почти каждый из нас может сделать немало. А в деле Клименкина? Один-единственный Каспаров смог повернуть дело вспять, а появились потом и Румер, и Касиев, и Беднорц, и Сорокин… Так почему же все-таки согласных со своим мнением, верных ему, отвечающих за него у нас так мало?

Еще препятствие

Третий вариант «Высшей меры» был наконец передан главному редактору. Тот, по словам Румера, едва взглянув и поняв, что речь в повести идет о судебных проблемах, тотчас отдал ее одному из сотрудников газеты, который как раз писал на судебные темы. Естественно, что от него, от его мнения зависело очень многое, его авторитет мог либо помочь публикации, либо серьезно ей помешать.

Правда, ситуация, по словам Румера, осложнялась именно тем, что публицист сам регулярно публиковался в этой газете, на те же самые темы. Ему одному из первых, кстати, предложил когда-то Румер заняться делом Клименкина, но он отказался. Теперь возникал момент конкуренции… Реакция публициста на повесть была бурной, хотя и не совсем отрицательной. Как сказал Румер, у него были замечания по существу и нужно мне встретиться с публицистом, внимательно выслушать его и учесть. «Все-таки он хороший человек, и не исключено, что мы сквозь него пробьемся», – сказал Румер. Правда, сказал это как-то печально. Да и слова-то какие: «все-таки», «не исключено», «пробьемся»…

Я думал: реакция публициста не совсем отрицательная – вот что важно! Ведь он на самом деле квалифицированный специалист. Не поднимет же он руку на явного своего единомышленника.

Однако у Румера настроение перед моей встречей с публицистом было кислое.

Беднорц тоже насторожился. Он сказал, что давал повесть нескольким весьма авторитетным специалистам в области криминалистики, все, по его словам, отзывались «категорически положительно», а один доктор юридических наук, который, кстати, печатал статьи в той же самой газете и хорошо знал материалы упомянутого публициста, сказал, по словам Беднорца, так:

– Повесть написана верно и хорошо. Но это может сослужить не хорошую службу, а плохую. Вот посмо́трите.

Я, конечно, был с ним не согласен, но готовился к этой встрече серьезнейшим образом. Важно было настроиться так, чтобы, с одной стороны, внимательно выслушать все замечания по делу, по существу, а с другой – попытаться внушить моему оппоненту, что я вовсе не соперник ему. Да так ведь оно и было!

– Понимаешь, – сказал мне доверительно Румер перед самой встречей, – он тоже пробивался с большим трудом. И он мне прямо так и сказал, что ему неприятно будет, если… Я, говорит, бился-бился, в этот молодой написал одну повесть, и… Как ни объяснял я ему, что это далеко не единственная повесть, что ты пробиваешься уже много лет, он и слышать не хотел. Но ты не тушуйся. Постарайся из встречи с ним извлечь для себя все полезное. Он ведь действительно отличный специалист.

– Вещь, которую вы написали, конечно, сенсационна! – такими были первые слова публициста. – На малом пространстве вы затронули практически все больные вопросы нашей юрисдикции. Но у вас много ошибок, очень много ошибок!

Тут я насторожился. Дело в том, что все замечания юристов – и Беднорца, и Сорокина, и Баринова, и тех, кому давал рукопись Беднорц, – я учел. Не говоря уже о том, что сам неоднократно сверялся и с учебниками, и с энциклопедией, и с Уголовным и Процессуальным кодексами, и с Конституцией. Какие ошибки там могли быть? Но я самым внимательным образом слушал, не перебивая, записывал аккуратно и тем самым, наверное, как-то все же, пусть отчасти, но успокоил человека, конкурировать с которым не только не хотел, но, конечно, и не мог бы. Поэтому я попытался всячески объяснить, что написал для газеты только потому, что был послан в командировку именно от этой газеты, на самом же деле мой замысел – развернуть написанное после публикации в газете и отдать в журнал или в издательство. Но долг перед героями истории – особенно перед Каспаровым и другими положительными персонажами – обязывает меня выступить сначала именно в газете, слово которой так авторитетно.

Ошибок, на которые указал публицист, оказалось при внимательном рассмотрении очень мало. То есть их практически не