Жестяные игрушки - Энсон Кэмерон

— Эй, — говорит она. — Не стреляйте в вестника, дружок. — Она снова тычет пальцами себе в декольте, обозначая вестника.

Я беру его за руку и говорю громко, словно будя спящего: «Эй, Тони. Пошли отсюда куда-нибудь, где можно выпить. В какой-нибудь темный кабак для заик и черномазых».

Я вывожу его из После-какой-мать-вашу-военного зала, и мы на лифте спускаемся в вестибюль. Мы выходим на стоянку, и я подвожу его к «КОЗИНС И КОМПАНИИ», и говорю: «Мой рыдван. Залезайте». И он забирается внутрь, баюкая кассету на коленях, словно это хрупкая драгоценность.

Он больше не плачет. Он слепо смотрит вперед на то, что высвечивают ему фары «КОЗИНС И КОМПАНИИ». То есть в основном на одиноко стоящие коттеджи, и автостоянки, и Порт-Мельбурнские станции автосервиса, обещающие наличные за старые автомобили и услуги механиков высшего разряда в любое время дня и ночи. Я останавливаю машину неподалеку от Киминой квартиры, перед «Терминусом», и говорю ему: «Выпьем здесь. Здесь обычно тихо». Он только кивает.

«Терминус» — кабак девяностых годов для страдающих раздвоением личности. Главный бар остался почти таким же, каким был всегда, за исключением того, что теперь здесь, перед девяностосантиметровым экраном круглые сутки торчат любители бегов и скачек со всех окрестных рабочих кварталов, чтобы поболеть, потрепаться о том о сем, и тут же сделать ставки на тотализаторе.

Я суюсь в бар и тут же передумываю заходить. Докеры бастуют и пьют горькую. На этот час они допились уже до состояния, когда любой забредший в их компанию мигом становится либо другом до гроба, либо заклятым врагом. При этом данному другу до гроба либо заклятому врагу придется или весь вечер терпеть их объятия и поцелуи взасос, или драться с ними на улице.

Поэтому мы заходим за угол, в бистро, которое переименовали в «У Боцмана» и обстановку которого поменяли с целью, как говорит его владелец, заманить молодых выскочек и прочих подобных, перебравшихся жить в Порт, но пьющих пока где-то в других местах.

У Боцмана стены увешаны крупными фото военных кораблей, пробивающихся сквозь штормовые волны, — и растения в кадках, потому что Уэлши, владелец, служил младшим офицером во флоте, а его жена Дорин была раньше замужем за его бывшим капитаном и не сохранила с тех пор никаких добрых воспоминаний ни о флоте, ни о флотском персонале. Поэтому она старательно заслоняет фотографии судов пальмами и фикусами в кадках, в результате чего бистро напоминает битву при Мидуэе, перенесенную в тропические джунгли.

Помимо нас у Боцмана сидят еще четыре пары. Я притормаживаю у столика и говорю Тони, чтобы он занимал место, потому что здесь угощаю я, а потом подхожу к стойке, говорю «Привет» Уэлши и заказываю две кружки. Тони сидит за столом. Он захватил кассету с собой и водит вокруг нее пальцем по накрахмаленной скатерти. Прямо над его головой мелькают на экране бега в Банбери, Западная Австралия. Бесшумный табун лошадей изо всех сил старается не сорваться в галоп под ударами хлыстов.

Возвращаясь к столику, я задерживаюсь у нового музыкального автомата — стилизованного под пятидесятые «Вурлитцера», под прозрачной лицевой панелью которого медленно всплывают вверх цепочки голубых пузырьков. Но мне не удается найти ни одной песни, которая не напоминала бы, что любовь всякий раз сильнее невзгод. От кнопки А1 и до кнопки Z26 эта машина просвещает вас насчет неизбежности победы любви над дерьмом. Что, учитывая то, как он сидит, водя пальцем вокруг кассеты, кажется мне не слишком уместным. Поэтому я сую монету обратно в карман.

— Вот, — говорю я ему. — Не то, чтобы это помогало, — какая уж тут помощь. Но это первое, что приходит в голову. — Он берет пиво и отпивает. Потом выпрямляется и смотрит на лежащую на скатерти кассету.

— Что ж, — говорит он. — Если честно, я даже не знаю, куда мне сегодня деться.

— Можете переночевать у меня, — говорю я. — Моя подруга за границей.

— Спасибо, — кивает он. — Но я не это имел в виду. У меня уйма мест, где я могу провести ночь. Я имел в виду, дома… или нет. Что лучше: непредсказуемая ссора или нестерпимая тишина? А?

Я живо представляю себе сцену буйной ссоры между затюканной мышью-женой и этим мужчиной, физическая сила которого удваивается горем. Нестерпимую тишину мне представлять не надо. Но почему-то эта перспектива пугает меня больше. Уж я-то знаю кое-что о нестерпимой тишине. Потому и боюсь ее.

— Специалисты, кажется, советуют выговориться, — говорю я ему. И тут же кто-то врубает обратно звук бегов в Банбери у нас над головой, и голос диктора звенит от напряжения по мере того, как бега близятся к финишу.

— Кобблер… Кобблер… Кобблер продолжает лидировать с опережением в полголовы, но Сити-Холл догоняет его по внешней стороне. Кобблер держится… Сити-Холл рвется к финишу, но вот уже она, черта… Кажется, Кобблер пересек ее первый… да, он удержал лидерство, а Оксфорд-Бой с заметным отставанием приходит третьим. Да. Кобблер здесь, в Банбери, абсолютный фаворит. Да и Сити-Холл показал себя молодцом… — Со стороны барной стойки доносятся радостные выкрики: кто-то сделал удачную ставку.

Тони Дельгарно внимательно смотрит на экран, словно ничего, кроме истеричного голоса диктора, его не волнует. Потом берет кассету с эпизодическими вступлениями в измены его жены, несет ее к стойке и трижды нажимает ладонью на кнопку звонка. Появляется Уэлши, и Тони сует ему в руки свою кассету, и тычет пальцем себе за спину, на бега в Банбери, и достает кошелек, и сует несколько кредиток Уэлши, который, разинув рот, переводит взгляд с кассеты на деньги и обратно, но все-таки, поморщившись, кивает и кричит через дверь в бар: «Дорин! Дорин!»

Дорин, слегка выцветшая рыжеволосая матрона, одетая под цыганку, вплывает в бистро, и Уэлши показывает ей кассету и деньги и объясняет ей суть просьбы клиента в тех же словах, в которых тот объяснял их ему. Долгая жизнь в сфере обслуживания приучила ее изъясняться громко; возможно, она вообще забыла, что можно говорить по-другому. Должно быть, на похоронах она была бы просто невыносима.

— Нет проблем, лапуля! — кричит она Тони Дельгарно. — Ежели у тебя тут порнуха с замужней бабой, давай сюда, развлечемся все. — Она забирает у Уэлши кассету и деньги. — Потому как не помню, чтоб что-то, хоть отдаленно напоминающее секс, происходило с кем угодно из замужних. — Она косится на Уэлши, и на лице ее мелькает улыбка — воспоминание о всем том, чего тот не делал. Потом берет у него кассету и возвращается обратно, к видаку.

Тони приносит еще две кружки и передвигает кресло вокруг стола ближе к моему, так, чтобы сидеть лицом к экрану.

— «Броудмедоуз-Бест-Вестерн», — говорит он вполголоса. — Я должен посмотреть. Вам не обязательно.

Но я не могу встать и уйти, оставив его наедине с тем, что ему предстоит. С «Броудмедоуз-Бест-Вестерн». И тем, что там происходит.

Бега в Банбери гаснут, и на несколько секунд экран покрывается беспорядочным снегопадом, а потом еще на несколько секунд становится великолепно-синим, а потом на нем появляется немного вздрагивающая — снимали с руки — серая дверь с черным пластиковым номером 10. Дверь отодвигается, и в кадр попадают подъездная дорожка и стоянка дешевого однозвездочного мотеля. Объектив скользит вбок, снимая панораму асбоцементных стен и дверей с номерами от восьми до пятнадцати, каждая своего цвета. У входов в номера разбиты палисаднички, заросшие преимущественно чертополохом; там и тут ветер гонит через кадр слева направо рваные пластиковые пакеты. Шепот Роуз Виньелл звучит неожиданно громко, но это логично: ее губы находятся совсем рядом с микрофоном, тогда как съемка ведется из стоящей у противоположной обочины машины и изображение приближено телевиком. Роуз шепчет: «Вот ваш „Вольво“. — Объектив наезжает на стоящий на стоянке универсал. — Наша Героиня только что приехала. Визжа покрышками — это так, к сведению». — Объектив уходит влево, задерживается на черном седане и приближает его. — «А вот наша первая встреча с Вышеозначенным Красавчиком». Маленький черноволосый мужчина в хорошем костюме и темных очках выбирается из седана и быстро шагает через стоянку. Жена Тони, Надин, тоже выходит из «Вольво», и я чувствую, как он напрягается рядом со мной, и слышу клекот в его горле. Пара встречается посередине стоянки и без единого слова обнимается. Руки его и в самом деле обнимают ее задницу, а ее — его, и ноги их отставлены назад, прижимая тела друг к другу в страстном поцелуе, и рядом со мной он затаивает дыхание. «Вот так. Что еще говорить? — спрашивает Роуз Виньелл. — Шерочка с машерочкой. Да, кстати, маленькая юридическая закавыка: если вы захотите использовать эту пленку в качестве улики в суде, вам придется доплатить мне еще две сотни баксов, потому что копирайт-то у меня. Так что жена женой, трагедия трагедией, а деньги деньгами. И тэ дэ, и тэ пэ».