США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев - Владимир Соловьев

— Было больно?

— Да.

— А кровь? Кровь была?

Дефлорация в его инфантильном представлении — это кровопускание, кровоизлияние, море разливанное крови.

— Да.

Та самая кровь, которой не было при их первом соитии, что его тогда нисколечко не смущало, а только потом стало мучить во сне и наяву. Нет, ему самому нужно записаться к себе на прием и лечь на заветную кушетку, что за бред, он слизывает ту ее кровь, как слизывал наяву менструальную, и снова просыпается от мощной эрекции и слышит в ускользающем сне собственный голос:

— Но тебе было с ним хорошо, правда? Кайф, лафа, утеха, балдеж, блаженство. Только скажи правду, прошу тебя…

Их роман с Мариной продвигался в замедленном и стремительном ритме. Прошли две томительные недели между «К вам не подступиться» и «Я готова на всё» по телефону, когда она согласилась прийти к нему. «Книжки посмотреть». — «Теперь это называется „книжки посмотреть?“ — И не дожидаясь ответа: — Буду ждать вас с распростертыми объятиями. Вы готовы к распростертым объятиям?» — «Я готова на всё», — просто сказала Марина, и получалось, что она первой решила нарушить табу, а не он. Или для нее, как и для всякой женщины, этого табу не существует?

По-любому, табу таяло на глазах, и Олег разок сходил с Мариной на бродвейский мюзикл «Великая комета» по девяносто двум начальным страницам «Войны и мира» — «У меня лишний билет», — позвонил он ей в офис — спектакль подействовал на обоих возбуждающе, однако ограничилось поцелуями и рукоблудием. Когда он коснулся ее груди и наобум сказал: «Давно не ласканная», Марина мгновенно подтвердила: «Да». — «А секс?» — в смысле давно ли у нее был последний раз. — «Подумаешь, попрыгали в постели». Делом его мужской гордости было опровергнуть это заявление. Да и какой это секс — супружеский секс на 20-м году совместной жизни? А выскочила она замуж рано, коли у них с Саймоном была пубертатная дочь, которой повезло поступить в Джорджтаун, и она редко наезжала к ним из столицы, все больше американизируясь и отдаляясь. Зато им с татарочкой Бог деток не дал, что упростило разрыв. Подтаявшее табу служило теперь подпиткой его либидо — ну, типа запретный плод, сладость греха и все такое. Состоялся бы их роман, если бы табу было прежней силы, трудно сказать, но тянуло их друг к другу неудержимо еще и по той причине, что для обоих это был последний, судя по всему, шанс в их любовной — не только сексуальной — жизни. А если бы табу не было? Это Олег, сам того не сознавая, заглядывал в будущее.

Чем Марина еще привлекала, так это замужним девичеством — как бы еще и не жила полноценной женской жизнью. Любила вспоминать детство — сначала в Маньчжурии, куда направили ее отца, военного врача, потом в Крыму, тогда не русском и не украинском, а советском: непьющие крымские татары с мошной только-только начали возвращаться на родину, сплотив враждовавших между собой русских и украинцев в лютой к ним ненависти, особенно когда те стали обустраиваться — скупать землю и возводить мечети. Жила она со своими родаками в Феодосии, а своего будущего мужа повстречала в Старом Крыму, куда летом водила экскурсии к дому Александра Грина, и Саймон затесался среди ее экскурсантов. Инициатива, понятно, исходила от него, а мечтательную девочку он привлек своим итало-еврейским происхождением — потомок гарибальдийцев-тысячников, которые после разгрома уплыли на утлых лодчонках в Крым и осели здесь, переженившись на местных еврейках. Связь с «доисторической родиной» (еще одна штука его шутки) Саймон восстановил, выучил итальянский, даже Марина немного калякала на этом легчайшем европейском языке, и держал на Сицилии парк старинных авто — дешевле, чем в Америке, да еще, пользуясь договором о двойном налогообложении между странами, не платил налог ни в одной из них. Однако с наплывом ливийских беженцев, а потом еще сирийских и всяких прочих стало опаснее, деньги уходили теперь на охрану. Два-три раза в год он отбывал туда, инспектировал свою коллекцию и рулил бесценные модели по местным дорогам.

Вот живчик, как только его на все хватало — урология, Сицилия, раритетные кары, воскресные службы, романы на стороне? Зато супружеским долгом явно манкировал. Он был на пару лет постарше Олега, маленький, лысый, шустрый и шумный. Что общего у них с Мариной, задумчивой, отрешенной, не от мира сего? Ее воспоминания обрывались на замужестве, о котором Марина не любила распространяться, разве что вскользь, вынужденно — terra incognita. Единственное, что Олег выяснил, когда они с Мариной впились друг в дружку, что замужество не по большой любви, если по любви вообще, а просто пришла пора, она подзалетела, вот они и поставили штампы в свои паспорта. Саймон, старше на семь лет, был ее первым мужчиной, а были ли еще мужчины в ее жизни? «А ты как думаешь?» — на вопрос вопросом. При небольшой инверсии вопрос звучал бы как ответ: «А как ты думаешь?» Всяко, в браке она застоялась, но это только фон их романа, а успеху Олега немало способствовала его профессия: модный психиатр на той же Русской улице, да еще автор изданного в Москве бестселлера «Конкретная психология» с пикантными примерами из своего российского еще врачебного опыта. Книгу можно было приобрести в его офисе — автограф бесплатно. Зато, следуя завету Фрейда, а не примеру Юнга, романов со своими пациентками Олег не заводил: слишком легкая добыча. «Конкретную психологию» он презентовал Саймону «на знакомство», книга тут же перекочевала к его жене, вот Марина и познакомилась ближе с их соседом по Русской улице — и увлеклась.

Ему таки удалось поразить Марину с первой же встречи. Ну, прежде всего она удивилась, что он не принимает виагру: «Саймон ее прописывает всем без исключения — от мала до велика». — «А сам?» — «Откуда я знаю». То ли она в самом деле изголодалась, то ли он был на высоте, работая попеременно там пальцами, языком, членом, но, уходя, она сказала:

— Мне никогда не было так хорошо.

— Увы, ты не сможешь повторить это в нашу следующую встречу. Я не могу превзойти сам себя.

— Нет, ты не понимаешь. Я и не подозревала, что это может быть так хорошо. Думала, фригидка. У всех, наверное, как у меня, а страсти-мордасти — это кино и литература.

— С тем хорошо в еб*е, с кем хорошо и без еб*и.

— Тогда зачем еб*я?

В самом деле. Олег как-то не подумал об этом, когда вспомнил старый анекдот.

Сюжет здесь, однако, несколько осложняется. Их роман был в самом разгаре, когда Саймон, снова без никакой надобы взяв в руки его гениталии и задумчиво перебирая яички, как четки, неожиданно посоветовал ему операцию, которую здесь эвфемистически зовут процедурой. «Так доброкачественная же!» — попытался защитить свою аденому Олег. — «Сегодня доброкачественная, а завтра? — И пояснил: — Аденомоэктомия — иссечение гиперплазированной ткани». Дальше и вовсе пошла терминологическая муть, словно Саймон брал у Олега реванш за его трали-вали с Мариной, говоря на невнятном ему иностранном языке. Речь шла о вариантах: трансвезикальная аденомэктомия с доступом через стенку мочевого пузыря либо малоинвазивная процедура без разреза, через мочеиспускательный канал, с использованием современной видеоэндоскопической техники. «Что-что?» — переспросил Олег. Саймон перешел неожиданно на английский: «Holmium Laser Enucleation of Adenoma», а на вопрос о возможных осложнениях, уже по-русски, с видимым удовольствием: «Недержание мочи, стриктура уретры, импотенция, ретроградная эякуляция» — и отпустил наконец его сморщенные от страха, будто из шагреневой кожи, причиндалы. «Что такое ретроградная эякуляция?» — растерянно спросил Олег. «Заброс спермы в мочевой пузырь», — сказал Саймон и предложил ему обратиться к другому врачу за second opinion.