Сад - Марина Степнова

Мейзель, замерзший, встревоженный, не видел ничего, кроме одержимости, и одержимость эта его пугала. Она словно каким-то образом была связана с детской Тусиной немотой, продолжала ее, усугубляла. Надвигалась, как чернота. Как тень неотвратимо наплывающего безумия.

Пойдем. Да пойдем же! Ты пальцы себе отморозишь! Не нужны? А в седле ты держаться как собираешься?

Увел все-таки. Слава богу!

Они много гуляли по набережным, изредка углубляясь в переулки, и Туся с изумлением обнаружила, что Мейзель недурно знает город.

Я думала – ты из Москвы, Грива.

Из Москвы. Но учился здесь, милая. Вот и помню кое-что.

Учился?

Да. В Медико-хирургической академии.

Туся, как все залюбленные дети, замечательно равнодушная ко всему, кроме себя самой, удивлялась на мгновение – и тут же забывала о Гриве и его прошлом. Щурилась – не то мечтательно, не то задумчиво, пряталась в ресницы, в муфту, щекотно раздувавшуюся от каждого вздоха. В Петербурге она подурнела. Жаль.

Мейзель вздыхал с облегчением – больше всего он боялся расспросов. Слишком многое пришлось бы вспоминать. Еще больше – объяснять.

В первую очередь самому себе.

Довольно скоро он понял, что их прогулки не случайны, а имеют какую-то цель, которую Туся упрямо не желала ему назвать. Они кружили по одним и тем же улицам, заглядываясь на угрюмые фасады, аляповатые вывески. Иногда Туся подолгу смотрела на номера домов, словно пыталась угадать что-то.

Наконец Мейзель не выдержал.

Когда человек не знает, к какой пристани держит путь, для него ни один ветер не будет попутным.

Что? – переспросила Туся рассеянно.

Они стояли на 11-й линии Васильевского острова среди огромных домов, почти сходящихся в бледном невысоком небе.

Ты что-то ищешь. Я же вижу. Что именно? Может, я сумею помочь.

Туся подумала несколько секунд, дыша в свои меха. Холодно было остро, едва выносимо, – как бывает только в Петербурге.

Мне нужны Бестужевские курсы. – Глухо, едва слышно.

Прости, что тебе нужно?

Туся убрала от лица муфту – и губы, и щёки, и мех были влажные, нежные. Живые.

Я хочу получить образование, Грива.

Ты, слава богу, прекрасно образована.

Нет, я хочу быть образована как надо. Хочу всё знать про лошадей. Не от конюхов. А… По-настоящему. Как разводить правильно. Про болезни. Всё.

Мейзель помолчал потрясенно.

Но, милая, я не думаю…

Туся снова прижала к лицу муфту, отвернулась сердито – и пошла, ускоряя шаг. Каблучки ее увязали в снежной каше. Пахло газом от фонарей, горячим сладким тестом из булочной и – властно, сильно – черной большой водой, которая – совсем рядом – медленно просыпалась под неровным льдом, разъезженным санями.

Грива догнал Тусю возле самого угла.

Подхватил под локоть.

Не сюда, милая. Не сюда поворачиваешь, говорю. Это совсем близко.

Бестужевские курсы были на 10-й линии.

Конечно, Мейзель с самого начала понимал, что ничего не выйдет.

Абсолютно ничего.

Женщины не получали высшего образования.

Нет, не так.

Женщинам не давали высшего образования.

Может, где-то в другом месте, но не в России – точно. Это было не нужно – ни России, ни женщинам, никому. Он сам так считал, господи. Привык считать. Вовсе не давать женщинам грамоты – да, это была дичь. Несправедливость. Но зачем хотеть большего? Как ни смышлена была Туся, он знал, что все Карамзины и неопределенные интегралы все равно уйдут в песок, никому не пригодятся. Выйдет замуж, забеременеет – и снова, и еще раз. И еще. Материнство калечило женщин страшнее, чем мужчин война. Вынашивание младенца, роды, кормление – всё это было громадной, непосильной работой, и Мейзель не раз видел, как работа эта стремительно оглупляет женщин – и богатых, и бедных. Любых. Их разум был странным образом связан с маткой, хотя Мейзель так и не понял, как именно.

Должно быть, недостаточно много оперировал.

Впрочем, нерожавшим женщинам было еще хуже. Возможно, они не глупели, но зато были вообще никому не нужны. Биологически бросовый материал. Ошибка природы. Тлен.

Мейзель мог бы попробовать объяснить это Тусе, но понимал, что спорить бесполезно. Она должна была убедиться во всем сама. Что крапива – жжется. Докрасна раскаленная печная заслонка – тоже. А пиявку, присосавшуюся к руке, так просто не оторвать.

В конце концов, он сам приучил ее к тому, что опыт – король познания.

Пусть попробует. Ожжется. И успокоится.

Туся стояла, задрав голову, и с восторгом оглядывала великолепное здание своего будущего: окна, арки, серый сырой камень, солнце, на мгновение празднично показавшееся из-за туч. Из высоких дверей, по-галочьи галдя, выбежали курсистки – в шальках, скудных суконных пальтишках, сплошь страшненькие, жалкие. Одна была без платка – волосы подстрижены скобкой, по-мужски, под распахнутой кацавейкой – ярко-красная косоворотка.

Мейзель едва не сплюнул. Нигилистка. Экая гадость!

Туся вскинулась, заулыбалась, едва не махнула доверчиво рукой, но опомнилась – это было невежливо. Недопустимо. За несколько месяцев в Петербурге Туся слышала это слово чаще, чем за всю свою предыдущую жизнь. Недопустимо. Курсистки примолкли, оценивая голубую парчу, серебристые песцы, мехом отороченные тупоносые ботики. Снегурочка из детской сказки. Существо иной, непонятной – и от того вражеской будто породы. И только одна, самая некрасивая, с многоугольным калмыцким лицом, улыбнулась в ответ приветливо, даже шаг замедлила, будто готова была поговорить, но нигилистка крикнула сердито – Аня! Как не совестно! – и некрасивая, сама смутившись, побежала догонять своих, оскальзываясь и неловко держа под мышкой толстую черную книжку.

Бесстыжевки – вот как их люди звали. И правильно делали. Мейзель широких был взглядов человек, но надругательства над природой не терпел. А эти дуры убивали в себе самое лучшее, женское. Своими руками убивали. Верили, что смогут одолеть эволюцию. Победить само естество.

Словесно-историческое отделение, физико-математическое и специально-математическое. Лекции по математике, физике, химии, ботанике, зоологии, минералогии, кристаллографии, физической географии. Богословие, теория эмпирических знаний. Славянские языки.

Все это не значило ровном счетом ничего, разумеется.

Никаких дипломов курсисткам не полагалось. Ни дипломов, ни экзаменов, ни статуса.

Это был просто очаровательный кружок по интересам. К слову сказать, весьма недешевый.

Туся все стояла, сияя глазами, прежней своей счастливой улыбкой. Мейзель впервые после приезда в Петербург видел, чтобы она так улыбалась.