Во власти мракобесия - Андрей Ветер

«Откуда?» – спрашиваю. Оказывается, подарили. Я, конечно, интересуюсь, кто расщедрился на такой букетище.

И слышу в ответ: «Да вот, не перевелись ещё мужчины»…

Мне, блин, как в рожу плюнули. Оказывается, приглядел её на рынке какой-то хачик. Фруктами торговал, овощами… Ну и завязалось у них. Я – крепкий мужик, честный офицер, любящий муж – оказался вдруг ничто… А тот черножопый, с отвисшим брюхом, стал воплощением её мечты! Ворюга, хапуга толстозадая – и он увёл мою жену! Она однажды даже приходила ко мне после этого, плакала, клялась, что всё равно любит меня, но не может больше в нищете прозябать… Просила не держать зла… Оказывается, любовь – это тьфу, так – пустой звук… Сначала я хотел убить его, раздавить, как таракана.

– Жена всё равно не вернулась бы.

– Пожалуй, это меня и остановило. Иначе сейчас я бы парился где-нибудь на зоне… Но что я мог? Как тягаться с толстыми кошельками? И в какой-то момент меня осенило – надо бросать службу. Больно было на сердце, тоска заела, но я решил, что без денег жену не верну. И я пошёл в телохранители.

– А что жена? – спросил Сергей, закуривая.

– Я потом узнал, что она от одного к другому пошла. Кто побогаче, к тому и перебегала. – Овсеенко безнадёжно махнул рукой. – У неё это запросто получалось. Не понимаю, как я раньше в ней не разглядел этого. Верно говорят, что любовь слепа. Вот так и вышло, что сначала потерял жену, затем фактически отрёкся от любимой работы и стал служить тем, кого всегда люто ненавидел и презирал.

– Поэтому и пошли на сотрудничество с австрийской полицией?

– Да. – Николай кивнул. – Мне хотелось хоть как-то служить закону. Пусть хоть немного, но что-то я делаю против этих сволочей. Вы мне верите?

Трошин утвердительно качнул головой и сказал:

– Надеюсь, Николай, что наше сотрудничество принесёт вам настоящее удовлетворение. – Трошин дзынькнул стаканом о стакан. – Выпьем за это… И за то, что вы, оступившись однажды, всё-таки не провалились в болото, а вернулись назад. Выпьем за ваше возвращение в ряды настоящих мужчин!

Овсеенко вздохнул полной грудью, и Трошину показалось, что лицо бывшего спецназовца озарилось светом. «Неужели он в душе настолько порядочен, что работа у Моржа доставляла ему адовы мучения? Неужели у него настолько сильно болела душа? Господи, до чего же всё перепуталось в мире!» Сергей смотрел на Овсеенко и не переставал удивляться. Перед ним сидел человек, предназначенный для служения государству, причём для искреннего и бесконечно преданного служения. Но прихоть судьбы – женщина! – заставила его наступить себе на горло, вынудила сломать свою природу, смять собственную душу, предать не только свои идеалы, но самого себя. «Да, прав был Воронин, утверждая, что человек должен следовать своей натуре и делать то, что выражает его сущность. Передо мной сейчас наглядный пример его суждения. Овсеенко пошёл против себя и едва не загнулся возле Моржа, хотя зарабатывает приличные деньги. Смешно, но ведь он, если выражаться блатным языком, „ссучился“, пошёл на сотрудничество со здешней полицией. Вот ведь насколько противна была ему жизнь бок о бок с бандитами и насколько он жаждал оставаться собой… Что ж, теперь поработаем с ним на славу…»

* * *

Издали слышался колокольный перезвон. Речной трамвайчик, курсировавший по Москве-реке, готовился к отплытию. На пристани было замусорено, ветерок таскал по дощатому настилу пристани фантики, пустые пакеты из-под чипсов и скомканные бумажные салфетки. Несколько растрёпанных подростков в грязных тренировочных штанах и выцветших майках сидели на каменных ступенях и жадными глазами рассматривали туристов, потягивая пиво из горлышка бутылок.

Вадим Игнатьев обмахивался газетой и поглядывал на столпившихся возле мостков пассажиров. Иннокентия Хворостова он видел только на фотографии, но есть такие люди, которые на фотокарточках всегда получаются мало похожими на себя. Трамвайчик уже объявил об отправлении через пять минут, а Вадим всё не мог вычленить Хворостова из гущи людей.

«Не пришёл, что ли? Струхнул? Или что-то дало сбой?»

Вадим достал мобильный телефон.

– Алло? Иннокентий? Что-то я вас заждался. Может, вы раздумали?

– Нет, я уже подхожу…

Хворостов появился в следующую минуту, чуть запыхавшийся и взволнованный. Игнатьев помахал ему рукой.

– Здравствуйте. – Иннокентий пожал протянутую ему руку.

– Давайте прокатимся, – удовлетворённо хмыкнул Игнатьев.

Они поднялись по скрипнувшим мосткам, за ними на борт зашло ещё человек десять, и капитан дал команду отчалить.

Они смотрели на удалявшийся берег. Вода пенилась под катером и разбегалась тёмными волнами, на которых покачивались пустые пластиковые бутылки, банки из-под пива и прочий мусор.

– Как продвигается наше дело? – спросил Вадим. – Мне просто не терпится увидеть сокровища Али-Бабы.

– Алексей Семёнович сказал, что груз готов к отправке.

– И когда же состоится сие торжественное мероприятие? Мне кажется, Морж… простите, Алексей Семёнович немного затягивает процедуру.

– Беда в том, что мы никак не можем подобрать людей, которые решились бы провезти драгоценности. Никто не хочет ехать в Москву с таким грузом. И никто не хочет встречаться со службой безопасности.

– Неужели проблема только в этом?

– Да, – кивнул Хворостов. – Но я уверен, что в ближайшие дни Алексей Семёнович найдёт нужных людей.

– Не понимаю, как вы собираетесь там-то протащить такое богатство через таможню?

– А вы думаете, что чиновники только в России бывают нечистые на руку? – Хворостов искренне рассмеялся. – Нет, за границей взятки лопатами гребут, может, даже круче, чем здесь. Это дело по всему миру на широкую ногу поставлено. С помощью денег любые двери открываются, любые запреты отменяются… – Увидев скептическое выражение лица Вадима, Хворостов уточнил: – Ну если не все, то многие. Так что насчёт того, как пронести чемоданы с бриллиантами через английскую таможню, вы не беспокойтесь. Этот вопрос уже решён.

– Любопытно, что эти слова произносит юрист.

– Юриспруденция – это не наука о том, как следовать закону. Это наука о том, как использовать несовершенство законодательства в своих интересах.

– И всё же… Очень уж любопытно: как ваши люди пройдут через таможню?

– Как дипкурьеры. Без досмотра. Это уже оплачено…

* * *

Вена, конечно, нравилась Трошину. Здесь всюду ощущался дух упорядоченности и чистоты. Возвращаясь мысленно в Москву, Сергей невольно внутренне съёживался, представляя повсеместную грязь, лужи, высыпающийся из дворовых контейнеров мусор, шныряющих возле подъезда крыс, подростков с отупевшими от пьянства лицами, бездомных попрошаек с покрытой язвами кожей… Такое воспоминание оказывалось всякий раз не в пользу Родины.

«Почему же у нас всё время так? Почему мы постоянно говорим о каком-то мифическом светлом будущем, но имеем только ужасное настоящее? Почему у нас не получается? Почему в Советском Союзе, с такой правильной идеей равенства и братства, так и не сложилось гармоничное общество? И почему теперь Россия, со всеми её богатствами, превратилась в безбрежье нищеты, на просторах которого лишь тут и там громоздятся шикарные небоскрёбы? Полная безнравственность и вседозволенность власть имущих – вот что такое Россия сегодня. И всё-таки я служу моей стране. Служу честно, преданно… Почему? Разве я верю в то, что у нас будет когда-нибудь так же хорошо, как здесь?.. А как здесь? Что, собственно, тут хорошего, кроме опрятности улиц и людей? Во всём остальном они не только не лучше, но даже хуже нас, потому что нет в них искренности и доброты. А нет этого из-за того, что здесь нас ненавидят. А ненавидят потому, что боятся. Боятся нашей необъятности, нашей мощи, нашей дикости. Им всем не терпится увидеть, как наша страна развалится на куски, а затем они расхватают эти куски. Открыто наброситься на Россию не решается никто, хотя мы почти обескровлены ельцинскими реформами, а вот рвать нас, как гиены рвут раненую антилопу, они могут… Наверное, у нормального гражданина сейчас вряд ли есть основания гордиться Россией, но я защищаю её, бьюсь за неё не из гордости, а потому, что я чувствую себя частью моей страны и мне больно. Я борюсь за выживание. Не за банальное человеческое выживание, а за выживание в теле России…»