Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов

Внешне жизнь почти не изменилась. Прекрасный, сплававшийся состав команды, большинство сверхсрочных, как-то даже ближе стал жаться к офицерам. Всех соединяла тревога за будущее. Наконец узнали, что огромной Россией, находящейся в состоянии войны, управляет какое-то Временное правительство. Встретили появление этого чуда с горькой иронией. Пришел и приказ о присяге. В это время у устья Дуная появились германские подводные лодки. Миноносец срочно вышел искать их и проводить наши транспорты из Одессы. Вернулись на базу, в Сулин, через несколько дней. Про присягу забыли. Писарь Птицын принес мне приказ, спросил – как ответить, что команда приведена к присяге? Я доложил командиру. Командир махнул рукой: какая там присяга, люди устали, пусть отдыхают, ничего не отвечать…

Против моей каюты буфетная, штаб-квартира вестовых. Вестовой, поляк Добровольский, как обычно, подтрунивает над другим вестовым, добродушным и простоватым Очередько:

– Как же это ты, Ваня, без присяги остался? Скучать не будешь?

– Зачем скучать, борони Боже, оно так и лучше, они, може и того, жулики…

Так и избежали этой ненужной процедуры. И никогда позже, во времена разыгравшихся страстей, это происшествие не ставилось в вину ни командиру, ни офицерам.

Миноносец нуждался в ремонте, и в начале мая 1917 года мы пришли в Севастополь. И уже в Севастополе погрузились в кровавый поток «великой-бескровной».

Лицо города сильно изменилось. На улицах сутолока, беспрерывное движение праздных людей. С севера налетела уже не «стая перелетных птиц», как прежде называли нарядную публику, приезжавшую на крымские курорты, но все те, кто имел хоть малейшую возможность бежать от «прелестей» революции и полуголодного существования. Гостиницы, комнаты в частных домах, рестораны и кондитерские были переполнены. Можно было наблюдать много неожиданных встреч, радостных и печальных. И на всем налет беспечности, уверенности, что все скоро выяснится, утрясется и жизнь войдет в свою старую, привычную колею. Но параллельно этой волне город заливала другая волна – людей, одетых в белую матросскую форму, с лихо сдвинутыми на затылок фуражками, с развевающимися за спиной георгиевскими ленточками. Они целый день и ночь заполняли улицы, бульвары, кинематографы и цирк. Были они еще опрятно одеты, держались молодцевато, со здоровыми, сытыми лицами, веселы и вежливы. Их дамы щеголяли в умопомрачительных туалетах, беспрерывно жевали «щиколад», грызли леденцы и семечки. Было позднее утро революции, с запахом дешевой пудры, дождем падающей шелухи семечек и красным, грубым смехом.

Я вышел из Морского собрания и повернул на Нахимовский проспект. В собрании несколько офицеров, приехавших из Балтийского флота, рассказывали о событиях в Гельсингфорсе, Ревеле и Кронштадте. И хотя у нас, в Черном море, ничего подобного еще не происходило, рассказы эти волновали и заставляли задумываться над неизбежным, печальным будущим. В таком, далеко не радостном, настроении я столкнулся с ними у самого входа на Мичманский бульвар. Собственно говоря, я узнал только Мишу Псиола. С ним был молодой, бледный, мне неизвестный офицер. И только когда он сам радостно назвал меня по имени, я увидел, что это мой Пасвик. Обрадовались мы встрече чрезвычайно. История его была проста и печальна. После сухо путного фронта и плавания на судах Балтийского флота его назначили, почти перед революцией, командовать батареей морских орудий на одном из островов. Скука жуткая. В самом начале революции выручила болезнь – плеврит. Едва выбрался из критического положения, да и по сей день еще не оправился. На свой остров, конечно, не вернулся. Команда батареи, «краса и гордость революции», попросту разбежалась. Врачи послали его на юг, в Крым. Удалось получить командировку в Севастополь. Здесь он встретил Мишу Псиола. Тот заметался по всем инстанциям, и в результате удалось добиться прикомандирования Пасвика на линейный корабль «Иоанн Златоуст». Теперь они опять вместе.

– Что нового в Севастополе? – спросил я.

– А ты откуда появился? – ответил вопросом Миша.

– В Севастополе не был почти три месяца, сейчас с Дуная.

– У нас плохо, с каждым днем становится все хуже, – в голосе у Псиола звучала горечь. – Разваливаемся мы быстро, и что самое печальное, это то, что выход ищут в многословии, в пустых, громких фразах, а нужно дело, крутая рука. Стоим на якорях и митингуем. Если и выходим в море, что случается все реже, то уже нет былой боевой уверенности, нет стремления найти неприятеля и вступить с ним в поединок. Походили, «поутюжили» море и домой, в Севастополь. Однако в море команда сразу подтягивается, дело свое люди делают без отказа, способны служить и воевать. Вернемся на рейд, и начинается старая история.

– Ну, а как Командующий?

– Адмирал? Да и он как-то потерял себя. Или ненужная резкость, нервность, или бесконечная и безрезультатная переписка с Петербургом, с Временным правительством, с временным премьером, с временным так называемым морским министром и прочими «авторитетами». Он уговаривает Керенского, а Керенский уговаривает его. Колчак требует восстановить смертную казнь. Совершенно логично. Но Керенский, конечно, противится всеми силами. Да и понятно, как адмирал не может это понять, что не может Керенский рубить сук, на котором он, хотя и «временно», но сидит. Вот и теперь Колчак ушел на миноносце в Одессу встречать Керенского. Тот прибывает в Севастополь по своей специальности – уговаривать. Но мы, слава Богу, уходим.

– Куда, в море?

– Да, ведь ты не знаешь. Как тебе известно, все подходы и фарватеры у Босфора нами заграждены минами. Так нам кажется, что все. Несмотря на это, германские подводные лодки продолжают проходить в Черное море и работают с успехом на наших путях сообщения. Наши транспорты тонут. Разведка установила, что они пробираются, прижимаясь вплотную к берегу, там, где постановка мин затруднительна, а то и просто невозможна. Вот и решили заминировать этот коридор, пробравшись в него на шлюпках. Операция более чем рискованная. Надо всунуть руку в открытую пасть крокодила, поковырять у него в зубах и успеть убрать руку прежде, чем он придет в себя от удивления и закроет пасть. Но рискнуть надо, и мы рискуем.

– И ты идешь?

– Да, я и Пасвик со мной. Вообще же идут в этот поход лишь добровольцы с линейных кораблей и с крейсера «Память Меркурия». Баркасы будут у крейсера, с линейных кораблей «Иоанн Златоуст», «Ростислав» и «Свободная Россия». Начальником экспедиции назначен капитан первого ранга Леонид Иванов, лихой офицер. Да и команда на подбор. Так много вызвались добровольцами, что пришлось бросать жребий. Вот тебе и доказательство, что мы еще живы и все можно поправить и спасти. Но не разговорами, конечно.

И вдруг мой Миша заволновался, заговорил быстро, горячо, залившись, как всегда в таких случаях, румянцем:

– Нужно, пока не поздно, начать действовать. Надо сорвать эскадру с якорей, вывести в море. Нужен бой, ряд боев, ряд подвигов. Нет врага – надо искать его, идти к нему, проникнуть в его базы. Босфор, Царьград – мечта, завет предков! Почему бы нам не воплотить эту мечту? Мы ничем не рискуем. Враг, который ползет на нас с севера, опаснее, чем враг на юге. Бесславная гибель на якорях или возможный успех, и если гибель, то в бою. План форсирования Босфора давно разработан. Помнишь, в 1915 году все было готово к операции. Войска частично были погружены на транспорты. Лишь приказ Ставки – и вся огромная машина была бы приведена в действие. Но все внезапно отменили. Ставка не разрешила. Тогда Государь еще не принял Верховное командование. Думается, что при нем этого не случилось бы. В то время на сухопутном фронте был ряд тяжелых неудач, а тут флот мог бы вырвать победу, да еще какую. Многое предполагалось, но факт – отменили. А теперь нам ждать нечего и спрашивать некого. У нас все есть: корабли в исправном состоянии, мощная артиллерия, запасы неистощимые, транспортная флотилия огромная, войска можно снять с Кавказского фронта и из Румынии. Надо только зажечь, увлечь, сдвинуть с места, а там все пойдет само собой. И вот мы хотим рядом труднейших операций, рядом подвигов и личных жертв увлечь состав флота к выполнению этой задачи. Надо штурмовать, форсировать Босфор, Константинополь, и, может быть, теперь, как никогда еще, мы близки к выполнению завещания предков: «Крест на Айя-Софию»!