Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов

Благополучно избежавший столкновения «Пылкий» остановился в полукабельтове. Видно было, как на «Святогоре» набились люди в шлюпку, висевшую на талях (не спущенную на воду). Носовые тали не выдержали, лопнули, и все люди высыпались в воду. Попадая в воду, они быстро гибли от разрыва сердца, так как вода была ледяная. На сильной волне с трудом подбирали тонувших. Пожар на «Святогоре» разгорался и освещал море, покрытое тонувшими людьми, но из-за рвавшихся патронных ящиков гребцы на шлюпках оробели и боялись подходить близко к горевшему кораблю. Мичман Гавришев, пустив в ход кулаки, старался вывести их из оцепенения и заставить войти в сферу огня.

На «Святогоре» горела уже вся палуба вплоть до полуюта. На этом полуюте, как на острове, среди бушующего огня сбилось около ста человек. Шанс на спасение у них был ничтожный. Оставалось выбирать смерть в огне или в ледяной бездне. И тогда последовал «галантный», блестящий маневр «Пылкого». Командир (капитан второго ранга О.) быстро и решительно, на большой волне, бросил свой миноносец вперед, подведя его полубак под взлетевшую вверх корму «Святогора», с которой вся масса людей буквально скатилась вниз. Многие упали в воду. Не потеряв лишней секунды, «Пылкий» отпрянул назад, увернувшись от падавшего вниз огненного чудовища.

На рассвете подошли спасательные суда из Батума. Они взяли на буксир «Быстрый» и под конвоем «Пылкого» осторожно довели его до Батума, где и пришвартовали у мола. На берег сошли спасшиеся, около 200 человек. В братской, бездонной, холодной могиле нашли покой 300 человек. Шторм отпел по ним панихиду, и долго еще огромной панихидной свечой пылал над этой могилой горящий «Святогор».

К следующему утру «Святогор» отнесло к устью реки Чорох, недалеко от Батума, где он стал на якоря, автоматически отдавшиеся от пожара. В трюме и на верхней палубе у него было около 6000 ящиков с артиллерийскими снарядами и 400 пудов динамита. И когда жадное пламя дошло и до этой последней пищи, грянул взрыв. Взметнувшийся вверх столб медленно упал вниз, ветер развеял дым, волны разметали обломки крушения, и вышедшее из-за туч солнце ласково улыбалось успокоившемуся, нежному, детски невинному морю.

* * *

А потом был суд. На госпитальном судне «Петр Великий», за столом, покрытым зеленым сукном, восседали судьи-адмиралы, прибывшие из Севастополя. Судили начальника дивизиона миноносцев, командира, штурмана и вахтенного начальника «Быстрого». Кроме них судили начальника восточного отряда судов Черного моря (навостота) и его флаг-офицера. Начальник дивизиона получил выговор по флоту за то, что шел большим ходом на походах к порту ночью, без огней. Более серьезное наказание получил навостот, штаб которого находился в Батуме и не дал извещение о том, что «Святогор» находится в море, в квадрате шедших в Батум миноносцев. За это упущение по службе адмирал и его флаг-офицер получили высочайший выговор.

«Быстрому» не везло. Через несколько дней какая-то тряпка попала под клапан кингстона, вода залила палубу кают-компании, корма порядочно села. Спустили водолаза, и дело обошлось без серьезных последствий. Дня через три зазвенела по миноносцу пожарная тревога. Загорелось в машине развешенное для просушки белье. А через неделю опять тревога. Загорелась нефть в нефтяных ямах. Пришлось поднимать пар и тушить-давить пожар паром. На всякий случай вызвали городских пожарных. Палуба в некоторых местах так накалилась, что нельзя было на ней стоять даже в обуви. Пожар потушили. Затем налетел шторм на сравнительно открытый Батумский рейд. Всю ночь напролет боролись с непогодой и с опасностью быть разбитыми об стенку мола. Заводили стальные концы и якорные канаты на пушки. В результате на юте вырвало битенг с листом палубы. К утру утихло. Все это взвинтило нервы экипажа до последней степени. Радикальнее всех разрядил напряженную атмосферу Миша Бескровный. Он сошел на берег и закутил. Закутил крепко, громко, с неприятными последствиями. Кончилось все это арестом при каюте, недолгим и без приставления «пикадора», то есть часового. После этого все несчастья моментально прекратились. Зачинив свои раны, миноносцы ушли в Севастополь для капитального ремонта.

Ледяной неистовый ветер дул с океана. Взбунтовавшаяся стихия набрасывалась на присмиревший город, могучей рукой била потоками дождей по заснувшим домам, кипела на блестящем асфальте улиц, заливала редкие автомобили и валила с ног одиноких прохожих. В такую ночь я, усталый, возвращался с работы домой.

Скоро май, веселый месяц май, а кругом холодная жуть! Новый порыв беснующегося шторма не коснулся меня. Более могучая сила, сила воспоминаний, опустила занавес над настоящим и подняла завесу над далеким прошлым. Пахнуло теплом, запахом живого моря, острым ароматом цветущих деревьев и цветов, и солнце, животворящее южное солнце залило всю безотрадность настоящего, рождая больную сладость воспоминаний.

И вспомнил я другой май, далекий май. Прошедшие годы почтительно отступили по сторонам и, быстро пройдя этот коридор жизни, я вновь встретил моих друзей.

Долгие годы кадетской и гардемаринской жизни мы прожили вместе. Из разных концов необъятной России судьба выбрала трех мальчиков, одела их в одинаковую форму и посадила на одну парту в классе, по алфавиту. Все три разные, но все у них должно быть общим, как их форма – синяя голландка или черный с золотом мундир. Павлов… Пасвик… Псиол..! Привычная музыка слов. Звенья цепи неразрывной. Но эта цепь порвалась в тот май, роковой май.

Вспомнил я их такими, какими встретил в первый раз. Вспомнил их прошлое, нашу общую жизнь и как мы расстались навсегда.

Небольшой город Виндава. Балтийское море. Блеклые, даже тоскливые тона старого, мудрого севера. Долгая, порой снежная зима. Ветер, прилетающий из Скандинавии и поющий полную таинственной прелести старую сагу. Зимние бесконечные ночи, короткие дни. В доме тепло, уют, тишина.

Мягкое, ласковое лето. Волны лениво целуют великолепный песчаный пляж. За пляжем сосны, запах смолы, запах моря. Не надышаться!

Недалеко от берега небольшой деревянный дом. При доме заботливо содержащийся сад. Отец – пожилой отставной моряк. Голубоглазая, спокойная, добрая мать. И он, их единственный сын, Володя Пасвик, надежда и радость. В доме культ чистоты, порядка. В доме много красивых, изящных вещей. Их долго и старательно собирали, их любят, ими дорожат. Жизнь тихая, скромная, ясная. Прошлому благодарны, настоящим довольны, будущему покорны.

В этой обстановке текло и детство Володи. Прошло оно быстро. Семья наложила свой отпечаток навсегда. Любил он все красивое, изящное, старинное: книги, картины, вещи, музыку, краски жизни. Небольшого роста, русый, сероглазый, с приятными мягкими чертами лица, немножко ленивый, был прост и располагал к себе. Замелькали гимназические годы. Зимой гимназия, уроки, потом развлечения и радости зимы, лыжи, коньки. На катке Эммочка, голубоглазая, розовая, хорошенькая немочка, подруга детских лет. Звенит, стонет под сталью коньков лед, плачет ледяными брызгами-слезами. У Эммочки что-то подозрительно часто не ладится с коньками:

– Ах, ду либер Готт… опять ослабели ремешки, поправьте скорее, Володя.