Кривая дорога - Даха Тараторина

Переодеться бы в сухое, да узелки в телеге тоже вымокли насквозь. По-хорошему, в баньку надо, чтоб не простыть. А ещё лучше перекинуться волчицей, сбросив мокрые тряпки. Я стащила с плеча противно липнущий к коже плащ и хорошенько встряхнула, забрызгав купцов и получив возмущённые вопли в ответ.

— Чего голосите? И так насквозь мокрые. Хуже не станет.

Кинула сырым комом тут же, на скамью и направилась искать комнату. Свободную, занятую — хоть какую. Коечника, ежели что, и взашей вытолкать можно. А мёрзнуть у входа, чувствуя, как хворь пробирается к костям, не тянет.

— Ты куда? — Радомир попытался поймать руку, но я увернулась, так что только ногтями по рукаву мазнул.

— Сушиться. Или прикажешь на вас пялиться?

— Хозяина бы найти, а то нехорошо как-то…

— Вот найдёшь — зови. А больные постояльцы ему всё одно ни к чему — вытолкает, чтоб других не заражали. Я бы вытолкала.

— Ах ты ж скотина рогатая! — следом за нами вкатился маленький сморщенный человечек. Судя по тому, что его яростно подгоняла Чернушка, ругательства были про её честь.

— Ты её на улице оставил? — ужаснулся Тонкий.

— Хорош пастух, — Толстый поднялся со скамьи, чтобы поздороваться с новоприбывшим: — здравия, друг! Мы тут погреться заглянули. Не знаешь, где бы нам владельца найти?

Рыжий поспешил придержать подругу, а то, не ровён час, затоптала бы мужичка насмерть. Рогатой не нравился ни постоялый двор, ни его владелец, ни, собственно, вообще кто-либо. Она с подозрением оглядывала присутствующих, будто единственная, у кого ещё ум в голове остался, однако в руках у Радомира брыкаться перестала. Сморщенный человечек сразу приосанился, хоть и сторонился козочки на всякий случай:

— А вот он я! Нежданом зовите. Я тут и владелец, и кормилец, и кузнец… И вообще всё, по надобности. Потому как на хороших четыре дюжины вёрст ни туда ни сюда вы боле никого и не найдёте.

— Нам бы отогреться да поесть, Неждан, — Радомир пожертвовал поясом — привязал козе на шею — и попытался всучить поводок мне.

— Твоя подруга. Сам спасал — сам мучайся, — отшагнула я. — Комнату бы нам, да поскорее. И мне отдельную.

Мужчины глубокомысленно покосились на наглую девку: с начала нашего путешествия я покамест не потратила ни медьки (и, к слову, не собиралась), а о том, что, хоть худой, но кошель у меня припасен, они и не слышали. Тем не менее, смолчали. Взяли с собой обузу, так пусть не жалуются. Радомир виновато пожал плечами, оправдываясь перед друзьями, и сам достал мошну:

— Красавице — отдельную. Я плачу.

— Чего это? — подал голос Тонкий. — А ежели я эти… прелести бабьи отращу, и мне хоромы оплатишь?

— Вот как отрастишь — обращайся, — огрызнулся Радомир.

— Чего?! — Толстый тоже не остался в стороне. — Про что така честь?! Плати тогда за всех!

Рыжий сразу погрустнел, но вынул из кошеля горсть монет не глядя, да повернулся так, чтоб я видела, щедрый, мол. Кругленький человечек скользнул жадными глазёнками по невзрачному мешку и его увесистому содержимому. Радомир переложил серебряные кругляшки в маленькие потные ладошки:

— По комнате всем. Этим, — охранники заранее недовольно засопели, но от очага, где уже располовинили какую-то краюху, даже не отвернулись, — хватит одну на двоих. Ефросиньюшка, а мы не вместе ночевать станем?

— Будешь спать в сенях, — выставила кулак я.

— Значит, всем по клети. И ужин. Добрый и пожирнее.

— Бадью с горячей водой, — встряла я.

Радомир прикинул стоимость подобного развлечения:

— Баньку? — сократил он расходы.

— Нету, — Неждан уже вовсю протирал и без того чистые столы, разворачивая так, чтобы уселись все разом, — сам над корытом моюсь.

— Тогда хоть корыто.

— Одно у нас.

— Чур, я первая!

Купцы тихо выругались. Погонят меня в первом же селении, как пить дать погонят! А и начхать.

— И, главное, воз просушить. У нас там товар, — закончил перечислять рыжий.

Вот ещё! Со шкурами их бегать! Я ухватила суму и мигом спряталась в отведённую горницу — небольшую, но аккуратную, словно только что пыль в ней протирали. Кровать небольшенькая — едва хватило скудные пожитки разложить на просушку, — без соседей точно обойдусь. На маленьком столике рядом стояла новёхонькая свеча. На том и всё. Ни забытого прежним жильцом огнива или носового платка, ни пятна на одеяле, ни даже капель воска, упавших мимо блюдца-подсвечника. Жил ли тут когда живой человек, не угадаешь. Оно и к лучшему: волчий нюх чувствителен; в чужих запахах ночевать — то ещё удовольствие. И запора на двери нет — отсюда и незваные гости:

Сударушка, изволь корытце, — не спросившись, вошёл Неждан. Оправдывает имечко. — водицу уже согрели, пока ваши спутники перетаскивали кульки в дом. Ещё чего изволите?

— Молока горячего к ужину, — я аж облизнулась от предвкушения. Лучше б, конечно, мяса. Хоть какая польза с рогатой попутчицы.

— Сделаем, — кругленький маленький человечек потёр мокрые ладошки и особо подчеркнул: — ежели ещё что понадобится… спинку потереть, или чего другого, зови, не стесняйся.

— Да уж не постесняюсь, — я брезгливо вытолкала толстячка. Размечтался!

Горячая! Тоже мне! Ведёрка едва тёпленькой мутноватой жижи только хватило бы пыль дорожную смыть, кабы после ливня от неё ещё что-то осталось. Делать нечего. Я с трудом стянула хлюпающие сапоги, порты и воняющую сыростью рубаху, расплела слипшиеся косы: после в одну переплести. Хороший бы гребень, да горячую печь под бок, а не полную сквозняков комнатушку. Ничего, сейчас опрокину на себя ведро и перекинусь. Лягу под дверь, чтоб никто не зашёл, и отогреюсь в своё удовольствие.

Бррр! До чего же всё-таки холодная вода!

— Фросенька, — дверь заискивающе скрипнула голосом Радомира. Да что у вас, стучаться вовсе не принято?!

Хватать мокрые тряпки, пытаясь прикрыть срам, и визжать, как девица?

Я выпрямилась в полный рост, неспешно повернулась и подбоченилась.

Конопатый купец мигом стал равномерного пунцового цвета. Отвернулся чуть медленнее, чем следовало, и прикрыл дверь. Оставшись в комнате.

— Разглядел? — я сложила руки на груди.

— Ага… Ой, то есть, прости, пожалуйста! Я случайно! Дверь же только притворила, не заперла…

— Нету тут запоров.

— И у меня нет, — приятель глупо хихикал, как мальчишка, — не принято, видать.

Сухих вещей — прикрыться — ни одной. Разве одеяло накинуть? Не вонючее: видать, простирнули после последнего жильца, а всё одно противно.

— Коли в глаза смотреть не можешь, говори из-за двери.

— Я могу! — истово запротестовал купец, поворачиваясь, уткнувшись взглядом совсем не в глаза и снова пунцовея. — Могу, но не буду, — закончил он, стушевавшись. Даже уши прикрыл ладонями — так загорелись, что жарко стало.