Кривая дорога - Даха Тараторина

Вторая и третья кружки воды отправились вслед за первой. Теперь волка колотил озноб, но жажда мучила такая, будто он день по лесу пробегал:

— Чего удумала, ведьма? Шутки у тебя… Не каждому по нраву придутся. Чего делать собралась?

Старуха сузила глаза и поднесла палец к губам:

— Что собралась — то большой секрет. Никому не говори, потому как смотреть на то, чего ещё нет, никому не стоит. Но ты-то молодец хоть куда. За суженую саму смерть за пятки покусаешь. Ради такого орла что ж и не пошалить маленько? — Друда кокетливо подмигнула, наматывая прядь редких седых волос на крючковатый палец. — А ты потом старушку, может, за то облобызаешь. Да и вообще… Не найдёшь жену, — возвращайся. Молодость вернуть — дело нехитрое. Было б ради кого! Всё, иди-иди. Посидишь на крылечке покамест. Да нос свой любопытный в избу не суй!

Оборотень позволил вытолкать себя за порог. Пахнуло влажной свежестью и холодом. Собиралась буря. Ветер усиливался, бросая в лицо редкие капли, и Серый блаженно расслабился, прислонился к шероховатому, как руки старой ведьмы, столбу. Морось остужала снова начавшие гореть щёки, всё сильнее покалывая ледяными дождинками.

— Кого я вижу! — показалась во дворе Еля. — Бабушка, а ты с нашей последней встречи изменилась… Чего это у тебя такая наглая морда?

— Иди ты… Лесом, — по-простому послал Серый, не открывая глаз. Только неугомонного Красного Плащика ему не хватало!

Но Плащик не собиралась ни умолкать, ни отставать. Примостилась рядом, тщательно оправив наряд — чтобы не единой складочки, поставила у крыльца окончательно опустевшую корзинку и чинно сложила ручки на коленях.

— Что, опоила? — от яда в голосе ни следа. Правда, что ли, пожалела?

— Угостила варевом, — Серый высунул язык, ловя небесную воду.

— А теперь чего? Выгнала?

— Выгнала. Сказала, колдунства какие-то творить будет. Позовёт потом. Обещала посмотреть на то, чего ещё нет.

Взметнувшись быстрее, чем Серый закончил говорить, Еля зло пнула оборотня и изо всех сил потянула на себя дверь — заперто.

— Зверюга тупая! Ты что наделал?! — тянула она на себя ручку.

Волк и сам заволновался. Вежливо постучал, потом поколотил и под конец забухал в стену. В ответ — ни звука.

— Что опять учудила эта старая ведьма?!

— Это что ты учудил! Голова на плечах есть, нет?! Как додумался?! Да таким, как ты, брюхо вспарывать надо! Знала бы — кликнула б охотника и дело с концом! Бабушка! Бабушка! Бабушка!!!

В чём виноват, Серый так и не понял. Но рыдающая Еля кого угодно заставила бы тревожиться. Волк, недолго думая, выломал дрын покрепче прямо из плетня, не обращая внимания на полные негодования глазницы охранников, приноровился и налёг, отжимая двери. Старенький засов легко хрустнул, открывая вид на неподвижно застывшую над ведёрком с водой ведьму.

Белёсые глаза, полные утреннего сырого тумана видели то, чего нельзя видеть простым людям. Смотрели туда, куда не всякая ведьма решится заглянуть. И будущее старухе не нравилось: она нещадно кусала тонкие потрескавшиеся губы, морщила маленький пожелтевший от возраста лоб, сжимала узловатые пальцы, переплетая их причудливым узорам над гладкой поверхностью. Поверхность замерла мрачной дымкой, пряча от посторонних глаз то, что показала ведьме.

— Бабушка! — Еля затрясла старуху за плечо.

— Друда? Ведьма?! — Серый последовал примеру. Что бы там не говорила лесная жрица, а холодный пот, затерявшийся в глубоких морщинах, и полумёртвые глаза — явно дурной знак.

«Не позову — сам уразумеешь».

«Не позову» — запоздало догадался оборотень. Она знала, что может не пережить ведовства.

— Ну-ка, очнись, ты, ведьма! — он зло затряс старуху, пока у той голова не закачалась из стороны в сторону.

Один удар сердца…

Второй…

Третий отозвался безысходностью.

— Забеспокоился, волчок? — как несмазанные петли заскрипели. Но туман в глазах рассеивался — пережила. — Ох, непросто тебе придётся, ох, непросто… Беги, волчок. Беги, пока не слишком поздно!

Старая ведьма опустила в воду трясущуюся руку и приложила ладонь ко лбу оборотня. И Серый увидел. Разглядел в самых мелочах то, чего предпочёл бы никогда не видеть.

Он должен её остановить.

Фроське нельзя увидеть это первой. Нельзя видеть вообще.

— Беги, волчок. Не волнуйся за старую Друду. И не такое переживала, — жрица небрежно поправила тонкую седую косицу. — Я буду молиться всем богам за тебя. За вас обоих.

Волк выскочил в самую бурю и бегом помчался прямо через лес. Теперь он знал, куда спешил. Теперь знал, зачем.

Только бы добежать по короткой дороге. Только бы успеть первым!

Автор — не историк. Поэтому он имеет полное моральное право отдать предпочтение теории, по которой небезызвестная избушка на курьих ножках — это дом на так называемых курах, т. е., пнях с обрубленными корнями. Такая постройка в сырой местности осенью оберегала дома от гниения, зимой не давала снегу замести стены и, судя по упоминанию в сказках, ещё очень хорошо смотрелась.

Радомир вломился первым. Обтекая и шлёпая грязнущими сапогами по свежевымытому полу, завопил что есть мочи:

— Хозяева! Эй, хозяева! Принимай постояльцев! Да есть тут живые, нет?!

Ума не приложу, как нам довелось выйти на постоялый двор: дорога, и так незнакомая, после бури превратилась в сплошное месиво, лес густел с каждым шагом, а деревеньки, ещё пару дней назад встречавшиеся на каждом шагу, напрочь исчезли. Вывеска с криво накарябанным, явно не раз подновлённым и снова затираемым бесконечными дождями названием, шумно билась о ель на ветру. Сверху и снизу на дереве виднелись засечки: дощечка не раз отрывалась, но неизменно возвращалась на место. Кабы не этот шум, прошли бы мимо подзаросшей тропки, уводящей в закуток у подножия каменного вала. Гора надёжно укрывала строение от непогоды, но и от и без того редких путников тоже. Зачем строиться в подобной глухомани, разве что богам известно. Однако, судя по чистеньким выскобленным столам и лучинам, что даже сейчас, в пустующей зале, щедро понатыканы по углам, достаток тут знают.

— Посторонись, дай обогреться, — нетерпеливо оттолкнул рыжего Толстый.

Тонкий тоже, недолго думая, прошлёпал к очагу, оставляя за собой мокрую дорожку.

Охраннички отправились искать кухню: хромой нырнул под занавесь (тоже, кстати, недавно стираную, а не засаленную и захватанную, как может случиться на кухне) и вскоре зазвенел чугунками да сковородками; косоглазый, не смущаясь, стянул сапоги и приткнул их поближе к огню — посушить. Тонкий укоризненно фыркнул, поморщился от запаха, но мешать не стал, подвинулся, давая мужику приткнуться у тепла.