Нарушенная клятва - Кэтрин Куксон

Оказавшись в седле, Луиза становилась другим человеком: она молодела на глазах, лицо становилось мягче, а глаза, теряя свое обычное агрессивное выражение, начинали светиться от возбуждения.

И еще одно — стрельба. Мэтью приложил немало труда, чтобы заставить Тилли взять в руки ружье. Он не объяснял, почему так важно для них научиться стрелять: он как будто просто играл с ней. Глаза ей открыла Луиза. Только вчера она сказала Тилли:

— Мэтью обращается с тобой, как с изнеженной городской леди, которую нужно защищать от суровой действительности. Но ведь ты не городская леди, верно? Внутри ты такая же твердая и упрямая, как все они, только ему никак не удается разглядеть это.

Тилли не знала, засмеяться ли ей или выказать легкое раздражение, однако Луиза опередила ее:

— Ты почти вдвое выше меня, но по натуре мы с тобой очень похожи, по крайней мере, будем похожи, если ты заставишь своего муженька понять, что ты собираешься жить в прериях. Обрати внимание, я не говорю, что прерии могут понравиться любому: я знала женщин, которые опрометью бросались назад, туда, откуда они приехали, лишь бы больше не видеть этой земли, уходящей в никуда, — да и не только женщин. Прерии — не место для слабых. Если нам когда-нибудь удастся разговорить Мака, уж он тебе откроет глаза. Хотя, конечно, я не знаю, когда это может произойти. — Луиза рассмеялась, что случалось с ней очень и очень редко. — Он раскрывает рот примерно раз в два года, и то когда пьян.

Тилли давно обнаружила, что если Луиза и была привязана к кому-нибудь на ранчо, так это к Маку Макниллу. Мак, как и все мужчины, которых она встречала в Америке, был неопределенного возраста — ему с равным успехом можно было дать и сорок, и сорок пять, и даже пятьдесят. Высокий, худой, он носил бороду и при ходьбе слегка прихрамывал.

— Давно Мак живет здесь? — поинтересовалась она у Луизы. — И почему он одновременно и рейнджер, и ковбой?

Разговор происходил на кухне, отделявшей большой дом от псарни, и Луиза, яростно уминая кулаком тесто так, словно оно являлось ее личным врагом, ответила:

— Он выезжает в рейды, когда возникает необходимость. Он знает местность вплоть до самой земли команчей и даже дальше, он следопыт не хуже любого индейца. Команчи смеются над солдатами, но над рейнджерами — никогда. Думаю, он вместе с рейнджерами О'Тула забирался на север дальше, чем кто бы то ни было. Когда-то команчи распоряжались там, как хотели: они обычно спускались с плоскогорий, выбирая для этого лунные ночи, и совершали налеты на небольшие ранчо. Они творили что хотели, потому что — следует отдать им должное — они умеют заставить своих лошадей бежать быстрее, чем летают птицы, и им ничего не стоит проскакать три-четыре сотни миль, чтобы напасть на кого-нибудь. Рейнджеры долго не могли справиться с ним, но все-таки справились, в конце концов. Когда индейцы вторгались в прерии, рейнджеры гнали их назад, и вслед за ними поднимались на плоскогорья — а они-то думали, что ни один белый человек не сумеет взобраться туда. Теперь-то почти все индейцы под контролем — все, кроме этих проклятых команчей, и не окажись Хьюстон такой тряпкой, их тоже давно скрутили бы в бараний рог. Но… — Луиза прервала свой рассказ, чтобы, подняв ком теста и, бросив его в большую глиняную посудину, сделать знак Ма Первой поставить посудину перед огнем, закончила каким-то иным жестким голосом: — Ты спросила, давно ли Мак живет в этих местах. Так вот, он был здесь всегда.

— Всегда? — повторила Тилли.

В ответ Луиза энергично кивнула головой:

— Да. Я же сказала: всегда. До того, как стать нашим, все это принадлежало ему.

— Ты имеешь в виду ранчо?

— Да, ранчо. Ну, не все, какое оно есть сейчас: ему принадлежал этот дом. Приехал отец. Место ему понравилось, он купил его. Отец Мака к тому времени уже умер, сам Мак большую часть времени проводил в патрулях, так что его мать оставалась здесь одна. Первоначально они собирались разводить здесь скот, но у них не получилось: скот ведь надо пасти, а значит, нужны люди и лошади, чтобы охранять его. В те времена было так: если у тебя оказывалось несколько лошадей, если их не отбирали индейцы, то уводили какие-нибудь грязные мародеры-белые. Так что Мак продал отцу то, что у него оставалось, а сам между рейдами работал ковбоем, потому что у отца были деньги, на которые можно было купить лошадей, нанять людей и продолжать разводить скот. Но отец не хотел заниматься местными длиннорогими коровами — он хотел разводить короткорогих. И лошадей. — Наклонившись, Луиза оперлась руками на стол и, глядя в пространство, повторила со странной горечью: — Сотни, сотни, сотни лошадей. Притом не обычных мустангов — что ты, это не для него, — а чистопородных арабских и мексиканских лошадей… — Женщина резко выпрямилась и обошла вокруг стола. — Да какое это имеет значение, и что это я разболталась? Знаешь, Матильда, ты развязываешь людям язык, как выпивка, — что-то есть в тебе такое… — Не договорив, она неожиданно сменила тему: — Так что начет дома, который вы собираетесь строить для себя? Пора бы уже начать, хотя бы составить план, потому что одна доставка дерева и прочих материалов займет несколько недель, даже если везти их по реке. Пришпорь своего мужа. — Луиза вдруг повернулась и быстро вышла из комнаты, оставив Тилли в некоторой растерянности, но только на мгновение, потому что Ма Первая, широко улыбаясь, сказала:

— Хороший совет — свой дом и очаг. Хороший совет.

Все это происходило вчера, а сейчас она искала Мэтью, чтобы довести до него хороший совет. Накануне, вечером, разговаривать с ним на эту тему было бесполезно: он весь день провел вместе с ковбоями и работал наравне с ними, поэтому вернулся уставшим и голодным. Даже горячая ванна, почти не возымела должного эффекта: Мэтью и потом выглядел чем-то серьезно озабоченным.

Утром он на некоторое время уединился с дядей в кабинете — маленькой комнатке с книжными полками вдоль стен, отделенной от главной комнаты расшитой портьерой.

Утренний кофе всегда пили в обществе дяди; сегодня после кофе оба — дядя и Мэтью — уехали куда-то смотреть, как объезжают лошадей. Тилли не выносила этого зрелища — укрощения высокого духа. Она не могла видеть покорности и выражения боли в глазах животных, когда этот дух бывал сломлен: слишком все это было похоже на человеческое унижение. Поэтому под каким-то предлогом она отказалась от поездки, хотя заранее знала, что отказ вызовет раздражение Мэтью — он собирался попробовать себя в качестве объездчика, а уж заставить лошадь работать он умел.

С тех пор прошло два часа. Кое-кто из рабочих находился на территории усадьбы, но Тилли не стала расспрашивать их, где Мэтью, — ей не хотелось, чтобы они подумали, что она бегает за ним по пятам. И тут она увидела Альваро. Он шел по направлению к дому, и Тилли поспешила ему навстречу. Когда он занес ногу на первую ступеньку лестницы, она была рядом.

— Я ищу Мэтью, дядя.

— Ах, вот оно что! — Он повернулся к ней и улыбнулся. — Тогда лучше всего вам сесть на свою лошадь и пустить ее в галоп. Вы догоните его где-нибудь между Бунвиллом и Уилоком.