Если он неотразим - Ханна Хауэлл

— Но в каком состоянии? — дрожащим шепотом спросила она.

— Живым, И это важно. Клодетта чего-то хочет от него и не даст ему умереть прежде, чем она это получит.

— Но он уже целый день у нее в руках.

— Он крепкий и сильный человек, милая. Он нас дождется. Полагаю, мне не стоит просить тебя подождать дома, пока мы не привезем его к тебе?

— Нет, я должна быть там. Клянусь, я буду делать все, как скажете, но я должна быть там, когда его найдут.

— Хорошо. Ну, выступаем? В этом месте так пахнет мерзостями, мне хочется на свежий воздух.

Алтея последовала за ним. Они стояли у кареты, когда Олдус, Джиффорд и Яго вынесли ящики, которые нашли в полу, и закрепили их сзади. Модред медленно прохаживался вдоль дома, Олимпия шагала рядом с ним.

— С Модредом все в порядке? — спросила Аргуса Алтея.

— Он просто молодец, — ответил Аргус. — Ему нужно сделать это, чтобы доказать самому себе, что он достоин быть главой нашей семьи. Думаю, ему это пойдет на пользу. Это поможет ему оторваться от Чантилупа, он перестанет скрываться за его высокими стенами. Теперь он мужчина, не мальчик, и ему нужно выходить в люди. К тому же он увидит, что есть такие места, как, например, дом, в котором вы живете с Хартли, Там он сможет обрести не только покой, но и друзей, и общество.

— Конечно. Меня порадовало, что он смог общаться с Хартли и детьми. Ты прав. Ему нужно постепенно выбираться из своей пещеры. Хотелось бы, чтобы выход в мир не был слишком неприятным.

— Грустно, но в мире много неприятного. Если Модред когда-нибудь соприкоснется с реальной жизнью, настоящей жизнью, ему придется научиться справляться с этим. И в нашей семье есть люди, готовые помочь ему в этом.

Алтея кивнула.

— Как ты думаешь, на разведку потребуется много времени?

— Не слишком. Потом мы решим, как нам поступить с охранниками и незаметно проникнуть на склад. А это, милая, труднее всего. Ожидание. Продумывание каждого шага, который предпринимаешь. Но это единственно возможный способ. Быстрые действия могут показаться героическими и отважными, но при этом гибнут люди. — Аргус поцеловал ее в щеку. — Наберись терпения. Мы делаем все ради безопасности твоего мужа, да и ради своей собственной.

Она впустила его слова в сердце. Их нужно держать там и в голове, потому что в любой момент из-за страха она может натворить глупостей. А ее глупость может стоить Хартли жизни, может подвергнуть опасности жизни ее друзей и родственников.

Казалось, прошло несколько часов, пока разрабатывались планы. Вскоре Алтея поняла смысл выражения «рвать на себе волосы». Напряжение достигло такого предела, что она могла сломаться, как сухая ветка.

Когда, наконец, был отдан приказ отправляться, она просто бросилась к карете. Она терпеливо выслушала Аргуса, который сказал, что ей предстоит долгое ожидание. Ей не разрешат приблизиться к складу, пока не будет обеспечена охрана, а потом она будет дожидаться снаружи. Как ей ни претило, но она поклялась, что будет следовать приказам. Все, о чем она просила, — чтобы ей разрешили пойти к Хартли, как только его освободят.

Олимпия взяла ее за руку, когда карета тронулась в путь. Все остальные, кроме кучера и одного охранника, уже исчезли в ночи, лошади у них такие же темные, как и одежда. Алтея молилась про себя, чтобы они успели вовремя.

— Мы спасем его, — сказала Олимпия.

— Ты это видела?

— Нет, но Аргус уверен, а он редко ошибается, он ужасно самоуверенный и вообще невозможный. — Олимпия вздохнула. — Я тоже чувствую это. Глубоко в душе я просто чувствую это. Помнишь, я видела, что ты будешь счастлива?

Алтея помнила. К несчастью, голос в ее голове тихо напомнил, что Олимпия тогда не сказала, как долго она будет счастливой.

Жгучая боль в горле — вот что почувствовал Хартли, с трудом выбравшись из темного беспамятства. Очевидно, в конце он громко вопил, хотя и не помнил этого. Его гордость была задета, но он велел себе не быть идиотом. Какой дурак не страдал бы от боли при пытках? Его честь спасена. Он ничего им не сказал.

Алтея. Сердце сжалось, когда ее имя ласково коснулось его разума. Если его вскоре не обнаружат, он никогда больше не увидит ее. При этой мысли слезы обожгли его глаза. Он никогда больше не будет заниматься с ней любовью, не увидит, как ее гладкий белый живот становится все больше и круглее, как в нем растет их ребенок. Хартли почти радовался тому, что привязан к креслу, иначе он упал бы на колени и принялся громко оплакивать свою судьбу. Его похитители увидели бы в этом проявление слабости, а не искреннюю скорбь о том, что он теряет. Боль — вот причина его нездоровых мыслей, решил Хартли и стал бороться против такого фаталистического поворота своих мыслей. От них он ослабеет, может, даже настолько, что выдаст секреты, которых разглашать не должен, и невольно предаст свою страну. Хартли изо всех сил старался обрести такие мысли, которые сделали бы его сильным, дали бы ему утешение и надежду. Он думал о том, что семья Алтеи будет заботиться о ней. Скрытные, замкнутые, одаренные способностями, которые он не всегда понимал. И очевидно, их очень-очень много, и все они будут защищать Алтею и помогать ей.

Если он уже наградил ее ребенком, они помогут вырастить его, и лучшего выбора не смог бы сделать и он сам. Ему ужасно хотелось быть с ней, но его утешала уверенность, что она не останется без защиты. И племянники не останутся одни. Алтея об этом позаботится. Семья Алтеи не успокоится, пока не найдет этих исчадий ада, сестер, которые убили его. Подумав об этом, он чуть не улыбнулся, но израненному рту, без сомнения, было бы трудно это сделать.

В помещении раздался топот дорогих туфель Клодетты и отвлек его от мыслей. Хартли был удивлен, что ему очень хочется остаться в живых, чтобы увидеть, как повесят Клодетту. Однажды он видел казнь через повешение и поклялся никогда больше на такое не смотреть. Но ради того, чтобы увидеть, как Клодетта отплясывает джигу на Тайберне[7], он готов без колебаний нарушить свою клятву. И не потому, что она стала его палачом. Пока Клодетта жива, никто не будет чувствовать себя в безопасности, ни женщина, ни мужчина, ни ребенок. Она отвратительное существо, из тех, кто испытывает огромное удовольствие, доставляя боль другим, кто убивает ради своего каприза.

— Вы меня очень разочаровали, Редгрейв, — сказала она. — Я считала вас умным человеком, а вы не делаете ничего, чтобы спасти себя от страданий.

Хартли, насколько мог, открыл свои опухшие глаза. Ее люди очень умело размягчили его для ее пыток. Они доставили много боли и нанесли увечья, но не переломали кости и не лишили его возможности говорить. Кости ломали уже потом. Он посмотрел на свои руки, привязанные к креслу, и поморщился — так они распухли. Почти все пальцы теперь были переломаны, из бесчисленных открытых ран на теле капала кровь. Он подумал о других убитых ею подобным образом и понял: сломаны пальцы или нет, но если бы ему удалось освободиться от пут, он задушил бы ее собственными руками. Его дух ей сломить не удалось, но она лишила его всяких цивилизованных манер.