Та сторона, где ветер - Владислав Крапивин

– А что делать? – Делать было нечего. Генка это знал, когда спрашивал. – Про бандитов здесь не слыхали, – сказал он. – Хищников нет.

– Пожалуйста, – сказал Илька тонким обиженным голосом. – Думаете, я не останусь?

Иван Сергеевич взял его за плечи:

– Илька… Ты ведь знаешь, если что случится, мне сразу в петлю головой…

– Ну кто меня съест? Владька, скажи: пусть идут!

– Ты никуда не отойдешь отсюда?

– Куда я денусь?

Из-за реки негромко, но отчетливо донеслась туристская песенка:

– Не тайга ведь… – сказал Генка.

… Этот путь был весь из темноты, запутанной травы и хлещущих веток. В первый овраг Генка ухнул на всем ходу, разодрал на спине куртку и едва успел крикнуть Ивану Сергеевичу:

– Осторожней!

Потом были еще два оврага, но Генка подкрутил стекло фонарика так, что луч стал узким и бил далеко.

Иван Сергеевич нес Владика на руках.

– Ну как? – спрашивал он иногда.

– Так же, – говорил Владик.

Потом Иван Сергеевич спросил Генку:

– Скоро?

У Генки горела расцарапанная щека.

– Не знаю, – сказал он. – Я был здесь два года назад, один раз. И даже не здесь, а чуть в стороне. Мы идем напрямик. Должны увидеть огни.

Он и сам отчаянно торопился. И не только из-за Владика. Из-за Ильки. Едкое ощущение вины вырастало тем сильнее, чем дальше они уходили от костра.

Конечно, Илька и в самом деле не прошел бы. Но Генку грызло то, что оставил он Ильку без боязни, с тайной радостью. Хотелось в этом пути быть одному с Владиком и его отцом. Хотелось сделаться единственным Владькиным спасителем. Как тогда, на крыше. Может быть, после этого Владик поймет, что не стоит забывать таких друзей, как Генка?

Но с каждым шагом, с каждым броском через черные кусты вина перед Илькой скребла Генку все ощутимей, и на помощь ей пришел страх.

Да, волки здесь не водятся, а люди, если и забредут, едва ли обидят мальчишку. Но мало ли случайностей, которых не ждешь?

Их не ждешь, а они караулят.

От удара ветра падает на крышу провод – и смерть рассыпает у твоих ног синие искры.

Скользит по наледи каблук – и человек, падая с обрыва, исчезает среди плавучих льдин…

А у Ильки в кармане патрон. Маленькая такая штучка со свинцовой головкой. Очень годится, чтобы писать как карандашиком. И совсем не годится, чтобы кидать в костер. Генка-то это знает. А Илька знает?

Редкая желтая цепь огней встала им навстречу из-за бугра.

– Вот село, – сказал Генка, стараясь не дышать, как гончий пес. – Вы дойдете сейчас одни. Я – назад.

Одиночество не пугает сразу. В первые минуты его просто не чувствуешь.

Они ушли, но Ильке все еще казалось, что звучат рядом, повторяются голоса:

– Да ладно, знаю, – нетерпеливо ответил Илька этим голосам. И только тогда по-настоящему понял, что остался один.

Никаких голосов не было. Даже песня замолкла на том берегу. Огонь потрескивал, листья шептались еле слышно. Вот и всё. Эти звуки сливались с тишиной, которая по-комариному звенела в ушах.

Чтобы прогнать этот звон, Илька шумно и старательно вздохнул. Вздох получился ненастоящий, какой-то чужой. Тишина удивленно прислушивалась несколько секунд, а потом снова принялась наигрывать на комариных скрипках.

Лучше бы уж это были настоящие комары! Но они исчезли все до единого. Наверно, решили: пусть Илькино одиночество будет полным.

Илька поежился. Прошелся вокруг костра. Тряхнул плечами, чтобы прогнать навязчивое чувство неуютности. Это был не страх. Чего бояться? В конце концов, у него в кармане заряженный патрон. Конечно, без винтовки с таким патроном от врагов трудно отбиться, но все-таки это не простой орешек. Да и какие здесь враги?

Илька попытался засвистеть назло темноте и сел поближе к огню. Попробовал лихо, как Генка, переломить о колено сук, но рассадил кожу. Бросил сук в пламя целиком и хотел обернуться, чтобы взять другой, потоньше.

И тут почувствовал, что оборачиваться страшно. Страшно было оторвать глаза от огня и посмотреть в густую темноту за спиной.

Конечно, он обернулся. Безжалостно обругал себя трусом и обернулся. С подчеркнутым спокойствием стал копаться в куче хвороста. Но каждое движение почему-то давалось с трудом, словно Илька сидел по горло в воде и должен был преодолевать ее упругую плотность.

Страх не ушел, когда Илька опять сел лицом к огню. Сразу же стало казаться, что за спиной какая-то опасность. Сначала она была неясной, просто что-то пугающее. А потом Ильке отчетливо представилось, что из кустов бесшумно вышли двое в надвинутых на глаза фуражках и смотрят ему в спину. Он сжался сначала, а затем рывком повернулся навстречу врагам.

Конечно, он не увидел никаких врагов. Но и пустой поляны не увидел. И леса. В глазах плясали разноцветные следы пламени.

Нет, нельзя было этого терпеть! Все лесные страхи ожили. Как громадные темные бабочки, слетались они к Илькиному костру.

Илька поднялся и начал из чайника заливать огонь.

Костер сдался не сразу. Он возмущенно фыркал, плевался кусками пламени, горячими углями. Но наконец огонь, обиженно шипя, уполз под красные головешки и затих. Обжигая ноги, Илька притоптал угли.

За этой работой он о страхе почти забыл. Темнота навалилась со всех сторон, но сейчас она не казалась опасной. Она стала даже доброй. Не грозила ничем, а, наоборот, прятала Ильку. Он как бы слился с ней.

Илька отошел от неярких, тлеющих углей. Подобрал оставленную Владиком куртку. Слазил в палатку за своим фонариком. Он не собирался сидеть у погасшего костра. Решил, что уйдет в лодку и там дождется, когда все вернутся. Услышит шаги и крикнет, чтобы не пугались.

В лодке спокойно, как в своем доме. И нет темноты. Матово светится река, отблеск зари не гаснет на севере. Костры мерцают на том берегу. Слышны иногда голоса. Катера проходят, тепло блестя огоньками…

Илька оставил на берегу сандалии и пошел к лодке. Владькину куртку он повесил на крепкую суковатую палку, а палку положил на плечо.