Агент на передовой - Джон Ле Карре

— Нат, дорогой, извини, что я тебе напоминаю. Вы со Стеф собирались обсудить нечто важное. Ты, кажется, сказал «в девять».

Это та самая реплика, после которой я бросаю взгляд на часы, вскакиваю и со словами «Спасибо, что напомнила, я скоро» поднимаюсь по лестнице в свою берлогу.

Там я снимаю со стены обрамлённую фотографию моего покойного отца в строгом костюме, кладу её на рабочий стол лицом вверх, достаю из выдвижного ящика несколько листков бумаги и кладу по одному на стеклянную поверхность, дабы не оставлять никаких отпечатков. Уже потом до меня дойдёт, что я воспользовался старой практикой Конторы, чтобы нарушить все мыслимые правила игры.

Для начала я резюмирую разведданные против Эда. Потом набрасываю десяток полевых инструкций, один короткий абзац за другим, «никаких дурацких наречий», как сказала бы Флоренс. На первой странице документа я ставлю её конторский рабочий символ, а на последней — мой собственный. Перечитав написанное и не найдя к чему придраться, я складываю листки вчетверо, засовываю в простой коричневый конверт и ученическим почерком надписываю: счёт-фактура для миссис Флоренс Шэннон.

После чего возвращаюсь на террасу и понимаю, что я здесь лишний. Прю уже определила гостью как подружку-беженку из Конторы, хоть это и не было произнесено вслух, а стало быть, между ними не могла не возникнуть мгновенная, пусть и не имеющая названия, связь. Сейчас обсуждается строительная тема. Флоренс, не расстающаяся со стаканом старого арманьяка, хотя всегда твердила о своём пристрастии к красному бургундскому, что-то вещает, а Эд кемарит рядышком на диване, но периодически поднимает на неё восхищённый взгляд.

— Знаете, Прю, когда имеешь дело с польскими каменщиками, болгарскими плотниками и бригадиром-шотландцем, так и хочется сказать: «Дайте мне уже субтитры!»

Она хохочет над собственной шуткой. И тут вспоминает, что ей надо пописать. Прю провожает её в туалет. Эд глядит им вслед, затем опускает голову на колени, перед тем просунув между ними ладони, и погружается в забытьё. На спинке стула висит кожаная куртка Флоренс. Я незаметно подхватываю её и уношу в прихожую, где засовываю конверт в правый боковой карман и вешаю куртку рядом с входной дверью. Вскоре возвращаются дамы. Не обнаружив своей куртки на месте, Флоренс вопросительно на меня смотрит. Эд по-прежнему клюёт носом.

— Ах да, ваша куртка, — говорю. — Я подумал, как бы вы её не забыли. Там из кармана что-то торчало, очень похожее на счёт.

— Блин, — откликается она, даже не моргнув. — Наверное, от поляка-электрика.

Сигнал принят.

Прю выдаёт на-гора историю своей битвы с баронами Большой Фармы. Флоренс откликается решительным: «Подонки. Пошли они все!» Эд кемарит. Я спрашиваю, не пора ли всем на боковую. Флоренс со мной согласна. Они живут в другом конце Лондона, говорит она, как будто я не знаю. На велосипеде в одной миле от «Территории Бета», если быть точным, но об этом она умалчивает. А может, и не в курсе. Я вызываю такси по семейному мобильнику. Машина приходит со скоростью света. Я подаю Флоренс кожаную куртку. Осыпав нас благодарностями, уходят они, слава богу, быстро.

— Всё было замечательно, Прю, — произносит Флоренс.

— Класс, — соглашается с ней Эд, засыпая на ходу после игристого и арманьяка.

Стоя на крыльце, мы машем им вслед, пока автомобиль не скрывается из виду. Прю берёт меня под руку. Как насчёт небольшой прогулки по парку в прекрасный летний вечер?

* * *

В северной части парка, между речкой и плакучими ивами, есть скамейка в стороне от пешеходных тропок. Мы с Прю окрестили её «нашей скамейкой». Здесь мы любим посидеть и отдохнуть после приёма гостей, если те ушли не слишком поздно и погода подходящая. Насколько я помню, следуя инстинкту, заложенному ещё в Москве, мы не произнесли ни одного опрометчивого слова, пока не уселись, а дальше наши голоса потонули в плеске реки и шуме ночного города.

— По-твоему, это всерьёз? — спрашиваю я её после долгого молчания.

— То, что они вместе?

Прю, обычно осторожная в суждениях, в данном случае не сомневается.

— Две подхваченные течением пробки нашли друг друга, — заявляет она с присущей ей прямотой. — Так полагает Флоренс, и я разделяю её точку зрения. При рождении они были вырезаны из одного пробкового дерева, и пока она считает, что всё сошлось, у них всё сошлось, поскольку он будет считать так же. Ей кажется, что она беременна, но она пока не уверена. Уж не знаю, что ты там завариваешь ради Эда, но помни, что теперь это ради них троих.

* * *

Мы с Прю можем расходиться по поводу того, кто что подумал или сказал в тот вечер, зато я чётко помню, как наши голоса снизились до московского уровня, словно мы с ней сидели на скамейке не в Баттерси, а в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Я передал ей всё, что мне сказал Брин, а потом Рени, и она выслушала это без комментариев. Я почти не касался Валентины и саги о разоблачении Эда, поскольку всё это уже осталось в прошлом. Теперь, по законам оперативного планирования, вопрос состоял в том, как обратить ресурсы неприятеля против него же. Хотя я был менее склонен, чем Прю, считать Контору неприятелем.

А ещё я помню своё ощущение благодарности, когда мы перешли к шлифовке нашего будущего генерального плана: наши мысли и слова сливались в общий поток, когда уже не важно, кто что придумал. Но сама Прю великодушно не желает этого слышать. Она указывает на уже предпринятые мною шаги и на важнейшие инструкции, которые я дал в своём письме Флоренс. В её глазах я был главной движущей силой, а она всего лишь следовала за мной. Она готова сказать всё что угодно, только бы не признать, что супруга шпиона в молодости и адвокатесса в зрелости хотя бы отдалённо связаны друг с другом.

Одно можно с уверенностью утверждать: когда я встал с нашей скамейки и отошёл на несколько метров вдоль берега, откуда ей было меня слышно, после чего нажал кнопку на полученном от Брина Джордана специально настроенном мобильнике, мы с Прю были в полном и честном согласии по всем важным вопросам, как она бы выразилась.

* * *

Брин меня предупредил, что он может находиться в самолёте между Лондоном и Вашингтоном, но доносящийся фоновый шум говорит о том, что он ступает по твёрдой почве, окружён мужчинами и они американцы. Из чего я делаю вывод, что он находится в Вашингтоне, округ Колумбия, и что я прерываю его встречу, а значит, скорее всего, он не сможет мне уделить всё своё внимание.

— Да, Нат. Как дела? — В приветливом, как всегда, тоне слышатся нотки нетерпения.

— Эд женится, Брин, — сообщаю я ему без обиняков. — В пятницу. На моей бывшей помощнице из Гавани. Мы о ней говорили. Флоренс. В бюро записей актов гражданского состояния в Холборне. Они покинули мой дом несколько минут назад.

Он не выказывает никакого удивления. Он уже всё знает. И даже больше, чем я. А когда было иначе? Вот только он больше мною не командует. Я сам себе начальник. Скорее я нужен ему, чем он мне. Так и запомним.