Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова

мужичек с дынеобразной головой. На его лице ниточкой обозначались продольно разрезанные глазки, в которых твёрдой вишней стояли неподвижные зрачки. Растянутая от скулы до скулы улыбка тонких губ придавала лицу выражение злой настороженности. На Галиулине была надета длинная рубаха из хлопчатобумажной ткани, с воротом, искусно обшитым золотыми нитями. При этом он издавал звуки напоминающие радостный смех.

Исайчев не стал загонять машину во двор, припарковал её на обочине по другую сторону дороги. Хозяин суматошно схватил обеими ладонями протянутую для приветствия руку гостя и легонько её пожав, спросил:

— Как ваше здоровье?

Михаил, старался не выказать любопытства, посему не смотрел по сторонам и на вопрос хозяина пожал плечами:

— Да вроде здоров, слава богу…

Хозяин ещё больше растянул губы по лицу, распластал в стороны руки и не удержался:

— Полюбуйтесь какой у меня сад. Яблочки наливные! Самые лючьшии. Во всём районе не найдёщь-щь… Обязательно угощу.!

— У вас красиво… — по-прежнему холодно заметил Исайчев и, поспешно пошёл по мощёной красно — жёлтым камнем дорожке с характерным узбекским рисунком. Галиулин старался успевать за широким шагом Михаила, он почти бежал, не переставая задавать вопросы: Хорошо ли у вас всё? Как дела? Всё ли нормально в вашей семье? Как растут дети?

Исайчев неизменно кивал и отвечал на вопросы одинаково: «Спасибо! Мы в порядке.»

Дом Арслона Фатхуллаховича был архитектурным образцом строения богатого узбекского сословия — белой кости. Оно пестрило громоздкими куполами, коваными металлическими вставками и непременными в наше время пластиковыми стеклопакетами, но не простыми прямоугольными, а витиеватыми с витражными стёклами.

У самого дома Галиулин всё же вырвался вперёд и, указывая ленинским жестом дорогу, привёл гостя во внутренний дворик с газоном, елями и бассейном. Рядом с бассейном под кроной обширного каштана расположилась группа низких диванов и такой же столик, который заранее приготовили: заставили разнообразными сладкими кушаньями, фруктами и группками ютившимися друг к другу маленьких чайников и горками вычищенных до блеска пиал.

Галиулин пригласил Михаила присесть.

— Нет, нет — энергично замахал рукой Исайчев. — Мне чай ни в коем случае нельзя!

У Арслона Фатхуллаховича округлились глаза. Они стали огромными, будто он индус, ну если не индус, то по меньшей мере еврей:

— Чай не пьёшь, откуда силы возьмёшь? — изумлённо спросил хозяин.

Готовясь к поездке в усадьбу чиновника, Исайчев дал себе слово ничего в его доме не есть и не пить. Михаил знал о восточном коварстве, и хотел исключить появление в интернете снимков, изобличающих его с хозяином в близком застольном знакомстве. Поэтому сейчас, скривив в жалобной улыбке рот, Михаил произнёс:

— Рад бы да нельзя. Подагра у меня. А чай самый пуриносодержащий напиток.

— Пур… пур… — попробовал произнести Галиулин, но не смог, — это ещё что за зверь?

— Соли такие противные, — держа физиономию кислой, пояснил Михаил, — суставы болят, сил нет!

— Чая не хочешь, сладостей попробуй. Восточные сладости халва, нишолда, урама, парварда — пальчики оближешь! Идём, дарагой, к достархану, покушаем немного. Не обижай!

— Не могу, дорогой, диабет у меня. Ничего с сахаром не ем…

Арслон Фатхуллахович печально покачал головой:

— Диабет — это плохо. У моей бабушки диабет. Болеет очень. Тоже сладостей не ест. Что же ты ешь, дарагой?

— Огурцы!

— ?

— Малосольные.

— Ах, ах! У меня нет малосольных огурцов? Ми их не солим. Ми их маринуем… Маринованные будешь?

— Да вы что? — махнул рукой Исайчев, изображая ужас, — маринованные для меня смерть!

Галиулин склонил голову набок и вкрадчиво спросил: — Ты не журналист нечаянно?

— Я сыщик, — серьёзно произнёс Исайчев, — давайте-ка найдём укромный уголок и побеседуем, как сказал мой коллега Константин Константинович Феофанов без восточных угощений и хитростей.

Уголок, который предложил для беседы хозяин, был представлен им, как кабинет. Стены небольшой комнаты украшали тканевые обои, в них особо выделялись ниши с тонкой, требующей специальных навыков и искусства штукатуркой и резьбой по алебастру. Везде, как показалось Исайчеву даже чересчур навязчиво выпячивались узбекские национальные мотивы. Мебель имелась европейская — премиум-класса.

Приложив правую руку к сердцу, хозяин прожурчал вибрируя голосом:

— Располагайтесь здесь. Нам никто не помешает. Слушаю вас внимательно!

Исайчев выбрал место ближе к окну. Сел к нему спиной, тем самым затруднив Галиулину возможность в деталях рассматривать выражения его лица. Расслабившись в мягком велюровом кресле, Михаил задал свой первый вопрос:

— Арслон Фатхуллахович, я знаю, вы большой любитель русской бани. Знаю, что париться вы предпочитаете в тесной дружеской компании. Это так?

Галиулин вынужден был сесть к окну лицом и лёгкую набежавшую на него тень Исайчев заметил сразу. Михаил глубоко вздохнул, задержав в носу воздух, как его учила Ольга. Она и здесь была права, утверждая, будто нос всё знает ещё задолго до того, как глаза увидели. Повеяло старым ржавым мокрым железом. «О, дружок, — пронеслось в голове Исайчева, — под смешливым лицом доброго дедушки ты скрываешь ярость. Именно ярость, не злость…»

— Да, у нас многолетняя, причём одна и та же банная компания. Люди все в городе уважаемые, проверенные и неболтливые. Если вы намерены расспрашивать о ком-либо из них, то я не принесу пользы… Может, кофе? Фарид! — слишком поспешно закричал Галиулин.

Губы Исайчева тронула лёгкая ирония, он поднял руку, останавливая хозяина:

— Однако вы настойчивы, но, к сожалению, забывчивы. Мне кофе нельзя — подагра. Воды, пожалуйста, холодной без газа в прозрачном бокале — люблю манерничать.

Галиулин щёлкнул пальцами и повторил просьбу гостя, бесшумно возникшему в проёме двери молодому узбеку. Михаил оценил колоритность Фарида и, особенно, его чёрные одежды с болтающимся на поясе кинжалом в кожаных ножнах. Когда юноша исчез, произнёс:

— Ну и? Меня интересует не постоянный член вашей банной компании, а иногда приходящий — Ельник Сергей Миронович. О нём мы можем поговорить? Его персона сильно интересует Константина Константиновича.

Галиулин улыбнулся одними губами:

— Ельник?!Ельник. Это кто? Не припомню.

Исайчев, копируя хозяина, прищурил глаза:

— Вы не можете не помнить неприятный случай: кто-то из вашей компании выкинул его голым зимой в сугроб. Давайте всё же напряжём память…

Галиулин рассмеялся, хлопнул обеими ладонями по коленям и вытирая выступившие слёзы, спросил:

— Артист, что ли? Шут? Фигляр? Это было два или три года назад, я уж забыл. Зачем вам это?

— Интересны именно подробности происшествия.

— Подробности…? — призадумался Галиулин, — а подробности таковы: шута горохового в компанию притащил кто-то из наших, рекомендовал как отличного рассказчика анекдотов. Он раза два пришёл, повеселил, а в третий раз припёр с собой девицу. Девицы к нам и раньше приходили. Особые, отобранные, а эта вроде его студентка. Решил фигляр дать девочке подзаработать. Она вошла, губки бантиком, ножки от ушей, волосы до пят. Оглядела всех и как заорёт лютым голосом: «Папа, я не знала куда иду!». Как потом оказалось эта