Последний континент - Терри Пратчетт

— Всего лишь маленький стаканчик! — парировал декан. — А ты грузишь целый поднос. Даже цветочки в кокос засунул!

— Госпожа Герпес любит такие вещи, — спокойно откликнулся главный философ. — Но она заметила, что даже под навесом чуть-чуть жарковато. Так что, пока я чищу для нее виноград, ты можешь пообмахивать ее пальмовой веткой.

— И вновь вынужден указать тебе на откровенную несправедливость, — возразил декан. — Обмахивание пальмовыми листьями по сравнению с чисткой винограда — лакейский вид деятельности, а я, главный философ, по должности старше тебя.

— Да что ты говоришь, декан? И путем каких же умозаключений ты пришел к такому выводу?

— Это не просто мое личное МНЕНИЕ, это указано в штатном расписании!

— В штатном расписании чего?

— Ты что, совсем уже оказначеился? Незримого Университета, разумеется!

— Правда? И где, интересно, такой университет находится? — поинтересовался главный философ, выкладывая на подносе приятный узорчик из лилий.

— Силы небесные, нет, вы только послушайте, это просто… просто…

Декан махнул рукой в сторону горизонта, и его голос умолк, словно отступив перед неумолимостью времени и пространства.

— Предоставляю тебе разобраться в этом самостоятельно, — произнес главный философ, вставая с колен и почтительно поднимая поднос.

— Я тебе помогу! — воскликнул декан, тоже вскарабкиваясь на ноги.

— Уверяю, поднос очень легкий…

— Нет, ни в коем случае! Я не могу допустить, чтобы ты все делал сам!

Вцепившись в поднос одной рукой, а второй отталкивая соперника, декан и философ, едва не падая и оставляя за собой след из расплескавшегося кокосового молока и лепестков, двинулись к заветному навесу.

Чудакулли закатил глаза. Должно быть, это от жары, подумал он. Он повернулся к заведующему кафедрой беспредметных изысканий — тот возился с каким-то ползучим растением, пытаясь прикрутить им короткий брусок к длинной палке.

— Я вот подумал… — начал Чудакулли. — Все словно с цепи сорвались, здравомыслие сохранили лишь я да ты… Кстати, чем это ты занимаешься?

— Я подумал, может, госпожа Герпес будет не против сыграть в крокет? — заговорщицки пошевелил бровями завкафедрой.

Аркканцлер лишь вздохнул и решил прогуляться по своему судну. Библиотекарь превратился в шезлонг — видимо, его организм счел такую форму наиболее функциональной для плавания. На библиотекаре спал казначей.

Гигантский лист слегка шевельнулся. У Чудакулли возникло ощущение, что зеленые трубы на мачте к чему-то ПРИНЮХИВАЮТСЯ.

Корабль уже отделяло от берега изрядное расстояние, но вдруг аркканцлер заметил стремительно приближающееся к морю облачко пыли. Достигнув берега, облако осело и превратилось в точку, которая стремительно сиганула в море.

Скрипнув, парус захлопал под усиливающимся ветром.

— Эй, на берегу! — крикнул Чудакулли.

Фигура вдалеке помахала рукой и продолжила плыть к кораблю.

Набив трубку, Чудакулли стал с интересом наблюдать, как Думминг Тупс нагоняет лодку.

— Неплохой рывок, да будет позволено мне заметить, — похвалил он.

— Вы примете меня на борт? — крикнул между яростными взмахами Думминг. — И не могли бы вы бросить мне веревочную лестницу?

— Конечно мог бы.

Аркканцлер продолжал невозмутимо пыхать трубкой, пока молодой волшебник вскарабкивался на борт.

— Знаешь, Тупс, жаль, нам неизвестно расстояние отсюда до берега. Ты, наверное, побил все рекорды в этом заплыве.

— Спасибо, аркканцлер, — буркнул Думминг, с которого ручьями текла вода.

— И позволь поздравить тебя с умением должным образом одеваться. Ты в остроконечной шляпе, что для волшебника на публике — непременнейшее условие, квид про кво и эт сетера в одном лице, так сказать.

— Спасибо, аркканцлер.

— Хорошая шляпа.

— Спасибо, аркканцлер.

— Говорят, волшебник без шляпы — это голый волшебник, господин Тупс.

— Мне знакомо данное высказывание.

— Но, должен заметить, в твоем случае ты хоть и в шляпе, но все равно КРАЙНЕ гол. В буквальном смысле этого слова.

— Я подумал, что в балахоне будет тяжело плыть.

— И я, безусловно, рад тебя видеть — хотя в обычных обстоятельствах я предпочитаю видеть немного МЕНЬШЕ тебя, — однако вынужден спросить: что ты, собственно говоря, здесь делаешь?

— Я внезапно понял, что было бы несправедливо лишать Университет моей помощи, аркканцлер.

— Да ну? Уже замучила ностальгия по альма, так сказать, мутер?

— Можно выразиться и так, аркканцлер.

Глаза Чудакулли поблескивали сквозь облако дыма. У Думминга уже не в первый раз возникло подозрение, что этот человек гораздо умнее, чем кажется. Впрочем, если поразмыслить, фокус был нехитрым…

Аркканцлер пожал плечами, вынул изо рта трубку и принялся внимательно рассматривать ее — что такое мешает в ней проходить дыму?

— Где-то тут завалялся плавательный костюм главного философа, — сказал он. — На твоем месте я бы его надел. Подозреваю, если ты сейчас чем-то заденешь госпожу Герпес, тебе может сильно не поздоровиться. Это понятно? И если ты хочешь что-то со мной обсудить, моя дверь всегда открыта.

— Спасибо, аркканцлер.

— Правда, в данный момент, как понимаешь, она очень далеко отсюда.

— Спасибо, аркканцлер.

— И тем не менее она открыта.

— Спасибо, аркканцлер.

В конце концов, размышлял Думминг, с благодарностью скрываясь с глаз долой, волшебники Незримого Университета всего лишь чуточку сумасшедшие. Даже про казначея нельзя сказать, что он абсолютно чокнутый.

Но стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором сразу представал бог эволюции, сияющий от счастья при виде первого живого таракана на свете.

Ринсвинд потряс решетку.

— А как же суд? — прокричал он. — Разве меня не положено судить?

Через несколько секунд к окошку приблизился караульный.

— Чиво ищо? Зачем те суд, господин?

— Как это зачем? Может, я и дурак с виду, но я вовсе не хотел воровать ту проклятую овцу. И суд это докажет, понятно? — рявкнул Ринсвинд. — И если хочешь знать, я ее вообще СПАСАЛ. Вы бы лучше выследили настоящего вора, он бы вам подтвердил мои слова!

Прислонившись к стенке, караульный сунул руки за пояс.

— Ага, забавно-то как, — лениво произнес он. — Мы его уж обыскались: и объявления везде вешали, и по-всякому его звали, — а он, не поверишь, так и не явился! Поневоле разочаруешься в роде человеческом.