Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков

— Ты же говорил, что Великая Русь стоит?

— Муром платит дань Орде и торгует рабами, без его потворства не было бы железнодорожного хода. Но губернатор Великого Мурома не хочет ссориться и со светлейшим князем, к тому же на Великой Руси не любят басурман. Их и возле Камы не привечают. Басурманам посильно заехать на Проклятую Русь, это как тебе стакан воды выпить. Они бы там жили, если бы их не ели при каждом удобном случае. Набегать они могут, войском пройти, деревни сжечь, но поселиться кишка тонка. Нет на Земле силы, которая смирила бы дух русский. Ни шведу, ни басурманину не снести его крепость. Вот и остаётся для них только паровоз.

Зашумел, побежал по верхушкам ветер, деревья закачались, в лесу сразу стало мрачнее и неуютнее.

— Ладно, упрёмся — разберёмся, — Щавель достал ложку. — Будут бить — будем плакать, а пока давай ужинать.

* * *

За окошком Кремля стояла темень, но кабинет светлейшего князя был ярко озарён свечами чистого пчелиного воска. Лучезавр пребывал в тоске, следствии многодневной усталости, которую он не показывал никому. Началась война, которую он сам затеял, послав Щавеля наводить порядок в перегруженных компромиссами городах и весях. Осташков только первая цель. Это будет большая война, и ещё неизвестно, чем кончится. Чтобы разогнать тяготу, князь запалил все двадцать четыре свечи на канделябрах, но это не помогло. Не помогла и чухонская клюквенная настойка, только разбудила воспоминания, совершенно не к месту пришедшиеся. Наступал День взятия Кремля, о котором мало кто помнил, который никто не праздновал.

…Арсенал взяли без боя, в три меча вырезав приспавшую на посту охрану, и затворились, заложив брусом ворота. Когда кончились патроны, Иван бросился на стражу с кинжалом. Куница бился топорами обоеруч, он был стремителен, но в горячке боя потерял осторожность. Жавронка застрелили, когда бой давно кончился и победители зачищали покои.

Их было двадцать, и не у каждого имелся огнестрел. Много было павших при штурме, но и потом смерть уносила камрадов одного за другим.

Скончался от ран.

Умер от болезни.

Умер от отравления.

Умер.

Казнён по обвинению в заговоре.

Казнён по подозрению в заговоре.

На всякий случай казнён.

Сослан на границу с Ордой.

Сослан на границу со шведами.

Соратники кончились. Князь остался один.

Вот и теперь, выдернув из лесного небытия старого друга, Лучезавр засомневался в правильности государственного решения. Не лучше ли было обойтись полумерами, договариваясь со всеми сторонами, как раньше, не идти на открытый конфликт, сводя к минимуму риски? Нет, больше нельзя! Миролюбие привело к сговору Запада и Востока, который удалось выявить совсем недавно и который зашёл уже слишком далеко, чтобы пресечь его малой кровью. Значит, прольётся большая кровь, и герой Великой войны командир Щавель этому поспособствует. Он уже успешно начал. Возможно, ему даже удастся пробраться в ставку Орды и убить хана. Князь видел, что старый лучник нацелился, но не озвучил намерение.

Щавель всегда был человеком долга и доводил дело до конца. Лучезавр верил ему больше остальных.

Князь налил ещё чухонской клюквы и отошёл со стопарём в козырный угол. Воткнутый в стену рядом с маской вуду-пипла нож командира Щавеля притянул к себе взор. Сердце князя сжалось в тревоге.

На клинке появились пятна ржавчины.

— Поздоровайся, но больше ничего не говори, если тебя не спросят, — предупредил Щавель. — Это Спарта. Здесь все вехобиты, хотя и не все разбойники, но вехобиты, как ни крути. Они в разум входят, только когда дружина село зачистит, и то пока последний конь за околицу не ступит, а потом опять возвращаются в первобытное состояние.

Ольшаник, густо разбавленный кустами волчьей ягоды, сменился жидким березнячком в палец толщиною. Дорога вывела на покосный луг, за которым чернели избы и вдалеке торчали окультуренные берёзы, веками лелеемые во дворах и вдоль главной улицы. Щавель выбрал дом на отшибе, метрах в ста от деревни, отгороженный от Спарты высоченным запущенным малинником. Изба была двухэтажной, но неумело сложенной и от старости перекосившейся. К избе прилепились какие-то пристроечки и сарайчики, сколоченные из горбыля. Жёлудь не приметил даже крошечного хлева, в котором могла перезимовать свинья. Добротная навозная куча с озерцом тоже отсутствовала, а под стеной скопился лишь хилый наброс, да на воротах прицепилась овечья шерсть, из чего парень сделал вывод, что хозяева не любят обременять себя уходом за скотиной, предпочитая довольствоваться малым.

Из избы, пригнувшись, чтобы не разбить лоб о притолоку, выбрался пожилой мужик, рослый, но грузный. Сосредоточенно глядя в землю и бурча под нос, прошёл к дровянику, не заметив неподвижно стоящих путников. Застучал поленьями, выбирая получше.

— Уйре дика хулда, Камаз (Доброе утро, Камаз), — окликнул Щавель.

Мужик вздрогнул. То ли от неожиданности, то ли от дикого коверканья речи, а скорее всего, от того и другого вместе. Пугает, когда кто-то встревает в думы, называет по имени, да ещё пытается неумело говорить, даже если всего лишь желает доброго утра. Человек ли он или нежить с болот, набравшая сил ходить под солнцем?

— Э-э, кто это? — Мужик обернулся, прищурился, долго всматривался, но, не разглядев, подошёл, прижав к груди полешки.

К великому облегчению, вместо новгородского ОМОНа у ворот стояли двое в неказистой одежде, один из которых его откуда-то знал. Это предвещало хороший день, без зачистки, допросов и подмолаживания.

— Хума ешн шун? (Вам что-нибудь надо?) — неуверенно начал он на всякий случай, вдруг ратники незаметно окружили двор и по сигналу ворвутся с булавами наперевес?

— Вулкш мух ду, Камаз? (Как дела, Камаз?) — дружелюбно поинтересовался командир.

— Дик ду (Хорошо), — растерялся мужик.

Жёлудь с интересом изучал настоящего вехобита. Мужик был плечистый, изрядно раздавшийся с возрастом, но ещё сильный. Густая короткая борода стала седой, короткие, стриженные под горшок волосы сохраняли местами черноту, из-под кустистых бровей напряжённо таращились окаймлённые краснотой глаза.

— Ватаа! (Кошмар!) — выдохнул мужик. — Щавэл, ты?

— Сто лет не виделись, — улыбнулся старый лучник. — Вот, шёл мимо, дай, думаю, загляну.

— Щитоп я здох! — от всего сердца ответствовал вехобит.

— Это мой сын Жёлудь, — представил Щавель.

— Добрый день, — вежливо прощупал зверя на понятки парень и замолчал, Спарта всё-таки. Согласно эльфийское книге «История древнего мира, учебник для пятого класса общеобразовательных учреждений», здесь царили лаконичность и дисциплина, а также стрёмные забавы с лисятами и жестокое обращение с рабами. Кладезю допиндецовой мудрости Жёлудь верил как маме, потому решил не отступать ни на шаг от отцовского наставления.