Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

— Ну, маленькая белая собачка, с острой такой мордочкой. Самаркандской породы, — продолжала издеваться она.

— Не та ли, которую ты подучила прыгать на доску, раскидывая во все стороны шашки, когда император начинал проигрывать наследнику в го? — Я был готов обсуждать все, что угодно, только бы не порвались последние соединяющие нас нити.

— Та, та самая, — засияла прежней улыбкой моя возлюбленная. — Паршивая мелкая собачонка, сколько лучших кусочков мяса я на нее извела, показывая ей: хлопок в ладоши, и ты прыгаешь на доску и бежишь ко мне. И вот я сижу, хлопаю — а эта дрянь шасть, шасть ко мне без всяких прыжков, поднимает нос и ждет мяса. Но потом выучилась, оказывается, ей нужно было топать ногой, а не хлопать. И — шашки летят в стороны, император хохочет…

— Но император играет хорошо? — мучительно пытался я поддерживать этот безнадежный разговор.

— Этот человек делает хорошо все, за что берется, — вздохнула гуйфэй. — И знает об этом. Хотя Плешивый Хэн тоже очень сильный игрок, очень терпеливый, упорный, ему бы только смелости побольше, но вся смелость — у его супруги, драгоценной Чжан. Это, знаешь ли, очень серьезная личность.

Эта фраза оказалась потом ключом ко многим, если не ко всем, загадкам, но в тот момент я все ловил взгляд Ян, теряя последнюю надежду.

— Так возьмет твой караван мою собачку? — озабоченно переспросила она, как будто думая о чем-то другом.

— Пусть собачка вернется на родину, — мгновенно ответил я.

— О, — улыбнулась она счастливой улыбкой. — Да, но будет ли мне позволено взять и Деву в белом одеянии?

— Кого угодно, моей охране просто надо знать заранее, — обреченно согласился я.

— Это вообще-то такой большой белый попугай с Южных морей, — пояснила Ян. — Бывает очень злобным.

— Да, да, — повторил я.

— А, — сказала она с явным облегчением. — Тогда… тогда я подумаю!

Я понял, что это наша последняя встреча.

Почему все мои победы кончаются бесконечной печалью? Почему сладость их всегда достается кому-то другому?

И почему, когда я прощался с ними всеми, они так не хотели уходить из моих мыслей?

Даже Чжоу — он будто говорил со мной, живя в моей голове. Да что там, я и сейчас вспоминаю его и все наши разговоры о далеких странах и империях. Мне теперь кажется, что все-таки нас тянуло друг к другу, мы были людьми одной крови, для которых мир — это не квартал со стеной и воротами, пением флейты и утренним запахом только что сваренного риса. Наш с ним мир — это широкие пространства, по которым движутся миллионы людей, людей нынешней эпохи и прежних времен, уходя в туманы горизонта, под башни громоздящихся облаков.

Это его, Чжоу, голос через несколько дней после прощания с прекрасной Ян сообщил мне в моем воображении новость (на самом деле поступившую с утренним докладом):

— Господин Маниах, вас наверняка заинтересует кое-какая информация. Вы помните недавнюю неудачную битву у Желтой реки. — Это был не вопрос, а утверждение. — Ей командовал генерал Фэн Чанцинь, помните, да?

Мой призрак кивнул его призраку.

— У него была армия тысяч в шестьдесят призывников. Но к нему подошло еще одно войско — в пятьдесят тысяч. Так вот, этим вторым войском командовал человек, которого вы знаете. И я знаю. Гао Сяньчжи.

У меня перехватило дыхание. Неудачливый герой Таласа выплыл-таки из забвения.

— У него тоже были новички, их призвали из деревень, — поморщившись, продолжал воображаемый господин Чжоу. — Они, как вы знаете, бежали, армии их рассеяны. Генералы обвинены в измене. И вот вчера оба казнены.

И призрак Чжоу мрачно пожевал губами, отчего его жесткая борода задвигалась.

Вот и конец побежденному мною генералу — и бывшему командующему господина Чжоу, с которым мы могли видеть друг друга через поле моей последней большой битвы. Вот и этот свиток окончен.

— Но это не меняет картины, — продолжил Чжоу, точнее его тень. — Потому что призывники и должны были погибнуть, чтобы выиграть время. А вот сейчас в столицу с армией ветеранов прибывает сам Гэшу Хань. Он будет защищать ущелья Тунгуаня. А потом империя наконец нанесет свой удар. Справедливость будет восстановлена, в Поднебесной возродится гармония.

Дальнейшего, конечно, я никогда не сказал бы реальному господину Чжоу, даже зная, что в разговоре с ним мне прощалось многое. Воображаемый разговор — другое дело.

— Господин Чжоу, — сказал ему мой фантом. — Империя, конечно, нанесет удар. Но неужели вы не видите, что прежней империя не будет уже никогда? Неужели вы не видите, что это не просто мятеж? Это крах, господин Чжоу. Вся династия Тан, все ее величие и богатство строились на том, что первые императоры, наполовину тюрки из Шачжоу, не просто покорили тюрков Великой Степи. Разве их покоришь, эту великую семью народов? Ваши Таны слились с ними, господин Чжоу, по крайней мере, с некоторыми из орд. Они взяли у них, сородичей моего отца, новую конницу — легкую, когда броней покрыт всадник, а не конь. Они научились стрелять из лука с седла. И они приняли тысячи тюрок в свою армию. Ваши непобедимые пограничные округа, господин Чжоу, состоят из тех же тюрок, от нападений которых они должны защищать сердце империи. И вот теперь — конец. Вы поняли, что округа эти могут и устать вас защищать, и с этим бороться вы не сможете. Конечно, сейчас вам помогут другие тюрки, под командой Гэшу Ханя. И еще одни тюрки — уйгуры, союз которых с империей мы с вами, считайте, уже организовали. Но это ненадолго, и это ненадежно.

— Что же это вы так мрачно смотрите на судьбу Поднебесной, в которой десятки миллионов подданных? — с неодобрением спросил меня его голос. — Среди них вовсе не только тюрки. И вы считаете, что все эти десятки миллионов можно будет победить?

Мой призрак никуда не торопился, в отличие от меня самого, несшегося к очередному складу уже за городскими воротами. Мой призрак вздохнул и посмотрел на господина Чжоу с сочувствием.

— Расскажу вам одну историю, уважаемый цзиньши. Это история про одного из многочисленных духов вашего собственного народа, народа хань. Духа отхожего места, то есть попросту уборной, господин Чжоу. Его — вернее, ее, — можно видеть в ночь середины первой луны. Зовут ее Цзыгу, или дева из внутренних покоев Верховного императора, нашего с вами общего Бога Небесного. И что, по-вашему, делает этот дух уборной? Он сочиняет в высшей степени изящные литературные произведения и записывает их несколькими почерками, причем редкими, — не имеющими ничего общего с классическими чжуань или лишу. Как вам это нравится, господин Чжоу?

— А знаете, я никогда не слышал о таком духе, — начал мой воображаемый собеседник с явным удовольствием. — Но какое отношение…

— Самое прямое, — перебил его я (что, опять же, вряд ли стал бы делать в реальной жизни). — Вот посмотрите на офицеров, да и солдат вашей гвардии. О них с гордостью сообщают, что они могут проехать на коне, не держась за седло. Но, господин Чжоу, мои предки по линии отца, вообще любой тюрок, не обязательно даже воин, смеется, слыша об этом, — потому что для них, то есть для нас, совершенно нормально вообще обходиться без всякого седла! А что действительно умеют и любят делать эти ваши гвардейцы, господин Чжоу? Писать стихи, естественно. Может быть, не такие изящные, как дева Цзыгу, но — стихи! Принцы пишут стихи, офицеры и солдаты пишут стихи, ваш серый помощник господин Ду тоже пишет стихи! А для окружающих вас народов скакать, рубить, стрелять так же естественно, как для вас — заниматься литературой или любоваться лотосами в пруду. И вот вам результат: на каждую вашу победу — по десять страшных поражений. Впрочем, жители столицы не так уж много знают как о том, так и о другом, о войне не очень-то говорят, ведь для вас война — непочетное дело. И победами у вас не хвастаются, а о поражениях не считают нужным рассказывать. Особенно в нынешнюю эпоху, когда вы оставили войну прирученным тюркам на границах. И их полководцам типа вашего Ань Лушаня. Кстати, его настоящее имя — Рокшан, а вы об этом даже не знаете. Зато он помнит.