Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Как ни печально, подумалось мне, пока я спешил вниз, оставив Юкука отдыхать, действительно большие деньги делаются именно в дни большой войны или других неприятностей.

А неприятности были более чем очевидными.

Потому что армия Ань Лушаня проделывала в день по шестьдесят тысяч человеческих шагов, то есть шестьдесят ли. Что было неудивительно для войска, в котором не знали слова «пехота» и чей полководец был, кроме прочих почетных титулов, имперским надсмотрщиком за всеми конюшнями Поднебесной.

Уже в первые дни первого месяца года это войско форсировало Желтую реку, и через несколько дней Ань Лушань вошел в Восточную столицу — Лоян.

Такое, после ста пятидесяти лет благоденствия мощной империи, даже представить себе было невозможно. И сотни тысяч жителей столицы упорно отказывались верить, что эти вести как-то коснутся их повседневной жизни. Плохие новости для империи — но не настолько плохие, чтобы не отправиться в загородный парк полюбоваться сизыми утками среди округлых промоин во льду императорских прудов.

Но слухи, приходившие с северо-запада, становились все тревожнее. В Лояне Ань Лушань устроил пир, во время которого ему взбрело в голову продемонстрировать, что ручные танцующие и кланяющиеся слоны Светлого императора так же поклонятся ему, как и прежнему властелину.

Но музыка заиграла, а слоны танцевать и кланяться почему-то не стали.

И мятежник приказал загнать их всех в яму, а там выколоть глаза алебардами и забросать горящим хворостом.

Вот когда я понял, что мой братец Рокшан всерьез сошел с ума и армию до победы не доведет. Но чанъаньцы об этом не знали. И — говоря о слонах, они плакали.

Но то были лишь слоны. Далее же пришла очередь людей. В каждом городке солдаты бывшего полководца империи волокли к себе в повозки одежду, золото, женщин — все подряд. Сильных мужчин использовали как носильщиков. Старых и слабых рубили секирами, как слонов. Пещеры же на горном склоне над Фэньяном одна за другой заполнялись награбленным.

Бывшие воины империи теперь официально именовались не иначе как варварами.

И это были еще не все новости.

В тот же день, когда побледневшую драгоценную наложницу Ян увез из моего дома евнух Гао, она — и император, и весь двор — вернулись в столицу. Но относиться к ним столичная толпа начала как-то по-иному.

«Мой приемный сын — мятежник? Да он большой шутник! Что он еще придумает, чтобы повеселить нас?» — сказала якобы тогда прекрасная Ян. И теперь это припоминали ей все, и ежедневно.

(«Неужели ты действительно это произнесла?» — спросил я ее как-то позже, гораздо позже. «Надо же было что-то говорить, — досадливо кивнула она. — Глупо ужасно, правда?»)

Глупость одной женщины затмила вполне разумные вещи, которые немедленно начало делать имперское правительство. Находившийся в столице сын Ань Лушаня был казнен, а его ни в чем не повинной жене была дарована великая милость — право покончить с собой. А вот брата мятежника, который встал на сторону империи, лишь понизили в должности. По улицам Чанъани пошли на восток красно-металлические колонны войск: у столицы начали собираться отряды с северо-западной границы, развернулась и мобилизация. И тут — радость, радость! — в тылу у мятежника восстали семнадцать провинций, до которых дошли слухи о грабежах. «Месяца три — и с восстанием будет покончено», — уверяли друг друга философы.

Я же думал, что все будет гораздо хуже.

Но думать не было времени. Потому что я разворачивал торговую операцию — из тех, о которых потом годами говорят между собой купцы за чашечкой вина. Злобствуют, завидуют — но уважают и учатся.

Помнится, я приказал прекратить закупки шелка в день моего возвращения с границы. Сделано это было по многим причинам.

Я не верил в мятеж. Есть такая типичная ошибка — думать, что все люди действуют исключительно умно и не совершают ошибок, а также гадостей. Но все же возможность того, что Ань Лушань скорее поднимет мятеж, чем будет терпеть все эти интриги, для меня была очевидна уже тогда.

И еще: цены на шелк тогда действительно были безобразно высокими. А в дни бедствий и потрясений шелк всегда дешевеет.

С ценами на лошадей, на которых идут в бой и убегают от войны, все происходит как раз наоборот.

Наконец, повозки денег из императорской казны, прибывшие тогда в наши хранилища, лично для меня были сигналом к тому, чтобы потратить их как-то поинтереснее.

Если бы худшие из моих ожиданий не сбылись, я всего лишь не потерял бы ничего и начал бы снова покупать шелк по прежним грабительским ценам после долгой паузы. Но, когда я вернулся из своего убежища, оказалось, что были парализованы главные из согдийских торговых домов, — и никто не собирался выпускать их арестованных хозяев, было не до того.

Покупателей шелка на рынке оказалось необычайно мало.

Мятеж, правда, поначалу чуть было не подвигнул чиновников императорских ткацких и других мастерских попробовать еще больше задрать цены — поскольку дорожать стало буквально все.

Но по мере продвижения колонн бронированной конницы Ань Лушаня сначала на юг, а потом на запад, все ближе к столице, нервы кое у кого начали сдавать.

И тут среди торговцев разнесся удивительный слух: торговый дом Маниаха проснулся и вновь начинает закупки шелка, но за треть — одну треть! — прежней цены.

Торговый мир столицы почувствовал запах крови, ожил и приготовился к веселой игре.

Продавцы из имперских ведомств пришли в ужас, но тут и остальные торговцы поняли, что происходит, и в один голос назвали мою цену: не более трети от прежней.

А когда продавцы решили взять новую паузу, я не стал их торопить, но после паузы мое предложение несколько изменилось.

Уже не треть, а четверть. И вот после слухов о поражении имперских отрядов во главе с Фэн Чанцинем у Желтой реки империя сдалась моим торговым агентам. И агентам других торговых домов, которые забыли обо всем — об арестах части собратьев, например, — и неуклонно, каждый день гнули цену к земле, не давая империи вздохнуть.

Вот только свободных денег для массовой скупки шелка по дешевке у моих собратьев — согдийцев было не так уж много. А у меня, кроме груды денег, полученной милостью господина Чжоу за войлок, был еще табун недавно пришедших после моего летнего письма дополнительных лошадей на продажу. Что было куда лучше, чем деньги, — лошади дорожали с каждым днем.

Все вместе напоминало прорыв тяжеловооруженного конного отряда через ряды бегущей пехоты противника: он без видимых усилий прорубает в смятенной толпе солдат целую улицу, устланную мертвыми телами.

Наглый грабеж империи шел полным ходом, без милости и состраданья.

Так что у меня не было времени не только для игры в загадки с Юкуком, но даже для восторга от собственных успехов.

А они не заканчивались на границах империи. Когда первый караван со скупленным по дешевке шелком уже отправился в путь, дома, в Самарканде, его ждали, наоборот, еще больше взлетевшие цены — потому что торговый дом Маниаха прекратил еще и продажи шелка, а запасы его начал создавать куда раньше других. Еще до начала невиданных дождей в империи. И, ясное дело, запасы начали копиться до того, как по всему Пути стали известны первые новости о мятеже лучшего из полководцев империи.