Уйти красиво и с деньгами - Светлана Гончаренко

– Нет, конечно, – улыбнулась Нина, алчно блестя голубыми глазками. – Но то, что за них можно купить, люблю. И имею право. Да мы обе имеем право! Вы же красавица – весь город гудит, откуда вы такая взялись. А я просто хорошенькая, но все равно считаю, что мои туалеты должны быть самыми элегантными. Мне к лицу желтое, палевое и сиреневое. А вам – белое, черное и, как ни странно, пунцовое. Скажите, а правда, что туалеты вам заказаны у Пакена и Пуаре?

– Наверное. Я не знаю.

– Тогда я обязана вас предупредить, что Пуаре не признает корсетов. По-моему, это ужасно. Не то что выглядит некрасиво – слава богу, мы с вами стройны, как сельди. Но ведь неприлично! Мужчины быстро узнают, что на вас нет ничего сдерживающего.

Я бы сразу почувствовала себя голой и буквально сгорела бы со стыда! Вот покойная Пшежецкая, говорят, корсетов не носила, и этим объясняют ее странную власть над мужчинами.

– Она от природы была царица, – возразила Лиза.

Нине такие слова не понравились:

– Ну уж бросьте! Царица? У нее был крутой лоб, как у барашка, и пальцы коротенькие – фи! Дворняжка, а прикидывалась графиней! В женщине главное порода. Вот у вас порода бросается в глаза. Или посмотрите, какое у меня узкое запястье. Видите? И щиколотка, как положено, в три раза тоньше икры. А Пшежецкая… Распущенность во всем, включая отсутствие корсета, и больше ничего. Хотя у нас в полку многие мужчины по ней с ума сходили и до сих пор не могут успокоиться.

– Неужели? Кто же?

– Известно кто: Кока Леницкий первый. Он даже стреляться хотел. А Матлыгин… Да ну его!

– Что Матлыгин? Тоже думает стреляться? – заинтересовалась Лиза. Она сразу вспомнила свой разговор с Кашей про завоевателей Америки.

– Матлыгин не разговаривает ни с кем и собирается куда-то в Гоби. Он тоскует. Говорят, он одно время тоже жил с Пшежецкой, но она его бросила – он беден. Зато они – курам на смех! – остались друзьями. Публичная женщина и дикий монгол, лишенный и тени элегантности. Два сапога пара! А вы верите в дружбу мужчины и женщины?

Лиза отмахнулась от такой серьезной темы:

– Пойдемте лучше послушаем – кажется, Субботина петь собирается.

– Субботина? С ее вечным насморком?

Хорошо слушать и насморк: в это время не надо самой говорить и улыбаться. Можно даже смотреть преспокойно в окно, и никто не подумает, что тебе надоели гости – просто твоя душа унеслась вслед за звуками рояля. Очень приличная выходит картина: невеста грезит о будущем блаженстве.

В ожидании этого блаженства Лиза давно собрала узелок: белье, два старых платья, которые Игнатий Феликсович велел выбросить в тряпки, чулки, гимназические еще ботики и шерстяной платок.

– Плохое ты задумала, – отрезала няня Артемьевна, у которой Лиза собралась схоронить узелок. – Кончилась твоя воля! Жена себя честно держать должна.

– Я еще ничья не жена, – напомнила Лиза.

– А все одно – сговорена. И отказать не можешь. Терпи теперь! Девка гулят, баба терпит. Забирай от меня свою ветошь и не дури.

– Я люблю другого.

– А кто тебя спрашиват-то? Ты теперь жениха держись. Он мушшина справный, в самой силе, шшоки красные. Девка бабьего счастья не понимат, ишшо глупая. Распробуешь скоро!

Лиза в ответ расплакалась. Даже няня против нее! Что теперь делать? Главное, Ваня все знает – нарассказали ему с три короба. Он может видеть, какая она теперь нарядная, как ездит в пролетке с женихом и скупает брошки да шляпки.

«Он убит», – сказала Мурочка через забор, когда Лиза вырвалась на минутку в сад. Как славно было снова видеть знакомую вязаную шляпку и черносмородинные бойкие глаза!

– Мурочка! Разве вас с Володькой еще не отправили к крестной в Ушуйск? – удивилась Лиза.

– На будущей неделе едем, кажется. А ты куда пропала? Тебя что, из дому совсем не пускают?

Через минуту разговора они все друг про друга расспросили, и Мурочка сказала, что Ваня знает, что он убит, и потому нельзя его больше увидеть ни на Почтовой, ни в копытинском саду. А ведь Лиза последнее время только и делала, что всюду искала глазами знакомую косоворотку, знакомую голову, выбеленную солнцем, знакомые серые глаза в пестрых ресницах. Но нигде, нигде, нигде их не было!

Как-то Лиза очень обрадовалась, за квартал заметив канотье с сальной розовой лентой, усики-мушку и густой извозчичий загар. Он, соглядатай! Лиза почти бегом пустилась по Почтовой к саду Копытиных, ожидая, что вот-вот появится Ваня, которого караулит канотье. Но улица была пуста, сад был пуст, мир был пуст. Отвратительный щеголь неотступно шел за Лизой, игриво пошаркивая. Он замедлял шаг, рылся в карманах или разглядывал пустое небо, когда Лиза останавливалась, и частил мелкими шажками, когда она решалась бежать. Тогда она заскочила в лавку за углом. Сквозь зеленоватое стекло и пирамиды колбас в витрине наконец совсем близко увидела проклятое канотье и профиль со странным, наверное, переломанным носом. Нос этот был плоский, прямой, с ненормально курносым кончиком. Шпиона, значит, били по лицу – и сам он будет бить, если сочтет нужным. А следит он неотступно за ней, Лизой! Даже когда Вани рядом нет! Лиза вернулась домой на Почтовую. Чернота сомкнулась над головой, и жить стало совсем тоскливо.

«Он убит» – так сказала Мурочка.

Но «убит» вовсе не значит «застрелился», хотя именно этого Лиза желала когда-то давно, когда летала с Ваней на качелях, не знала, как его зовут, и не ожидала ничего, кроме лета. Теперь Ваня решил, что она влюбилась в другого, а он забыт, не нужен, брошен. Поэтому Ваня уехал с отцом заказывать мрамор – и для чего? Для нового пола в костеле!

Пол заказала Антония Казимировна Пшежецкая на деньги, оставшиеся после смерти Зоей. Говорили, этих денег куда меньше, чем ожидалось, особенно если припомнить, каких тузов разорила в пух ветреная камелия. Антония Казимировна унаследовала лишь несколько тысяч в ценных бумагах, несколько побрякушек, недоворованных преданной горничной Дашей, да кучу нарядов, которые оказались так экстравагантны, что их неловко было раздавать бедным. Правда, этих средств хватило, чтобы заменить гранитный пол в костеле мраморным и даже кое-что позолотить. Антония Казимировна также выписала из Вильны органиста-искусника. Теперь вместо унылого любительского гудения из-под костельных сводов неслись, гоняясь друг за другом, поглощая самих себя на ходу и чудовищно множась, бесконечные фуги Баха. Костельный пол предполагался тех самых тонов, что в соборе Святого Петра в Риме. Так мерещилось кроткому уму то ли Антонии Казимировны, то ли ксендза Баранека.

– Это конец! – пала духом Лиза, узнав последние новости. – Мурочка, я тебя прошу, я умоляю! Даже клятву с тебя возьму, потому что это для меня важнее всего на свете! Когда Ваня вернется, дай мне знать. Все равно как – через нашу Матрешу или вашу Гашу. Или пусть Володька мне в окно камень бросит – но в ту же минуту, в ту же минуту!

– К чему это теперь? – усомнилась Мурочка. – Все ведь решено. Я слышала, тебе в Париже заказали подвенечное платье. Ты теперь вся в новом и такая красивая, что больно смотреть. Даже Володька вчера весь вечер вздыхал – видел тебя где-то с женихом.